Мила чувствовала каждую точку соприкосновения. Плечо, касающееся его спины. Колено, прижатое к его бедру. Щёку, почти прижавшуюся к его затылку. И в этих точках, будто в ростках, начинало подниматься что—то, чему она не могла дать название. Но знала, что это растёт.

Она подняла руку, провела ею вдоль его волос, медленно, будто боялась потревожить. Пальцы коснулись уха, прошлись по щеке, остановились на скуле. Он вздрогнул. Не от страха – от неожиданности. Потом чуть повернул голову, прижимаясь к её ладони.

Этот жест разомкнул в ней что—то – ту самую границу, за которой всегда стоял страх. Не панический, не отторгающий – а тот, что держит внутри, когда очень хочется, но нельзя. Сейчас он отступил.

Мила подтянулась ближе и, не дыша, коснулась губами его лба. Лёгкое прикосновение. Не как поцелуй – как точка. Как мягкое касание границы между тем, что было, и тем, что начиналось.

Он не отпрянул. Его дыхание изменилось. Не ускорилось – стало глубже. Он будто прислушивался к ней, не глазами, не ушами – кожей. Всем телом.

Она замерла, но ненадолго. Внутри было слишком много. Всё, что она прятала – и желание, и боль, и нежность, и тоску по близости – вышло на поверхность. И теперь было только одно: не отпустить этот момент, не вернуться назад.

Мила наклонилась и осторожно коснулась губами его губ. Неуверенно, как будто касалась чего—то запретного. Не от страсти – от страха, что он не примет, что испугается, что не поймёт. Но он не отвернулся. Лежал спокойно, только чуть—чуть вздрогнул в плечах, будто весь внутри сжался – не от отвращения, а от того, что не знал, как быть. И в этом незнании было что—то чистое, открытое, то, что делало этот момент невозможным и одновременно необходимым.

Мила прижалась губами чуть крепче. Ласково. Медленно. Вдохнула его воздух. Ощутила его вкус – ещё не мужской, не взрослый, но уже не детский. Он пах – не телом, не потом – каким—то его собственным теплом, которое нельзя спутать.

Она отстранилась. Не сильно. Просто чтобы вдохнуть. Сердце билось так, как будто не в груди, а в горле. Она чувствовала, что не сможет произнести ни слова. И не надо было.

Его рука сдвинулась. Сначала пальцы сжались в кулак. Потом распрямились. Он подтянул плечо ближе, будто звал – не голосом, не жестом, а тем, как не хотел, чтобы она отходила.

Она не отходила.

Тело Данилы отреагировало – медленно, невольно, как вода, в которую кто—то опустил ладонь. Мила почувствовала это сразу – не в движении, а в том, как изменился воздух между ними. Как кожа стала горячее. Как его дыхание стало менее ровным. Он не знал, что с ним происходит – но это происходило. И теперь уже не было пути назад.

Её ладонь скользнула ниже. Не торопливо, не решительно – будто сама не верила в то, что делает. Пальцы сначала чуть дрожали, потом улеглись, нашли опору в его коже, и Мила вдруг осознала, насколько живым стало это прикосновение. Оно было не про страсть, не про то, что описывают в книгах, а про то, что бывает между двумя телами, когда одно просит, даже не зная, что просит, а другое – отвечает, не зная, как.

Данила не отстранился. Он не напрягся. Только немного повернул голову, будто хотел понять, где она, как близко, и почему в этом прикосновении столько тепла. Его дыхание снова сбилось, короткое, неровное. Он лежал почти неподвижно, только ладонь на одеяле сжалась сильнее, как если бы ему нужно было за что—то держаться, чтобы не уплыть в непонятное состояние.

Мила наклонилась ближе, щекой к его волосам, чувствуя, как тело под ней начинает отвечать. Не резко, не смело – с осторожной растерянностью. Он чуть приподнялся, как будто хотел что—то сказать или спросить, но не решился. Она коснулась губами его щеки. Это было не поцелуем – касанием. Ласковым, пугающим, глубоким. Он замер. А потом снова вдохнул – резко, будто впервые.