– Кто я вообще такой, – сказал Тихон, – Крохотная частица непонятно чего, вовсе не целостная, не знающая себя. Кто сказал, что мне вообще полагается жить при свете?

В полумраке Тихон подкрался к щитку, отворил дверцу: старые пробки уж пару лет как были заменены на современные защитные автоматы, так что процесс включения электричества стал приятен и скор. Пробки нынче не перегорали, просто отскакивал вниз рычажок.

– Спасибо, – сказал Тихон, и было понятно, Кому он это сказал.

Да, один из рычажков опал, и торчал теперь башкой вниз, выбиваясь из шеренги бодрых собратьев. Тихон протянул указательный палец, неудобным движением снизу подцепил рычажок, и щелкнул вверх, поднимая раненного бойца. С этим щелчком коридор озарился сиянием простенькой люстры, расположенной как раз над головой Тихона.

– Да будет свет, – пошло произнес Тихон, не справившись с бессознательным импульсом, гордо всплывшим из недр черепной коробки.

Бессознательная часть Тихона работала по щелчку. Самого Тихона это весьма удивляло: пока снаружи не щелкнет, внутри не отзовется. «Не автомат ли я?», временами позволял себе задуматься Тихон.

Итак, когда снаружи снова щелкнуло и запылал свет, внутри Тихона щелкнуло тоже.

– А что, если? – спросил Тихон, – Если моя целостность вовсе не подразумевает, что я собираю воедино некие свои частички? Что, если наоборот: я и есть частичка какого-то большего целого, и я должен впитаться в него, чтобы оно возобновило свое целостное состояние? Иными словами: стать целостным означает вложить себя, как кусочек, во что-то большее.

Я исчезну, и нецелое станет целым. Потому что я лишь кусочек, малая часть, которая войдет в большой пазл. Исчезну ли я при этом, вот в чем вопрос. Это вам не банальное «ту би ор нот ту би».

– Чем бы тут еще разок щелкнуть, чтобы из головы унесло эту муть, – спросил Тихон.

Он не любил такие свои состояния. Он знал, что пока звуковики парятся в поисках смысла жизни, остальные ею наслаждаются. Тяжелый вектор, чего уж там.

И вдруг Тихон пропал. Туловище стояло перед щитком, над головой весело светилась люстра, защитные автоматы торчали клювами вверх, готовые в случае перегрузки снова спасти проводку в квартире – но Тихона вроде как не было. Тихон не ощущал свое «я». Такое с ним время от времени уже случалось, когда мир вроде есть – а «я» нет.

Осталась картинка вокруг, но никого, ее наблюдающего, не осталось. Так будет выглядеть Третьяковка после апокалипсиса.

Тихон стоял в коридоре, созерцая отсутствие «я». Ощущать было нечем, а вот созерцание оставалось, тихое, невесомое, размером всего лишь в один фотон. Картинка же видится, значит, созерцание есть? Именно «созерцание», потому что совершенно божественный момент не предполагал пошлого «видения», «наблюдения», и даже «присутствия», раскочегаренного эзотериками своей шизе в угоду.

Сколько-то это длилось, но вроде не слишком долго, так, жалкие пару-тройку секунд. Потом, будто бы испугавшись, туловище Тихона пошевелилось, ему непривычно было без «я». С этим искренним шевелением Тихон пришел в себя, «я» вернулось. Не встало резким толчком на свое место, а плавно вплыло внутрь головы, заполнило изнутри туловище, подняло давление и температуру. Тихон потоптался на месте, шевельнул коромыслом плеч, шмыгнул носом.

– Есть две вещи, которые тебя вытащат из любой жизненной ямы, это вино и часы, – сказал внутренний голос, – Если нет денег на хорошее вино и хорошие часы, не покупай вообще.

– Да я вроде не в яме, – пробормотал Тихон, приятно ощущая гортань.