Виктория улыбнулась. Края губ приподнялись, но глаза – мёртвые. Без света. Без зрачков. Лёд.

– Ты похожа на неё. Это… почти тревожит.

Она коснулась кулона. Пальцы – тонкие, как спицы. Жест – небрежный, но продуманный. Как у шахматиста, делающего незначимый ход – за которым прячется угроза.

Алиса сжала платок в кармане. Материя врезалась в ладонь. Её якорь.

– Это автопортрет? – спросила она. Голос – выверенный. Ни дрожи. Ни интонации.

– Возможно. А возможно – предсказание, – ответила Виктория. – Есть лица, которые пишутся до того, как рождаются.

Слова – как уголь на языке. Подтекст резал. Виктория знала. Она проверяла границы.

– Краска… необычная, – Алиса подошла ближе. Вдох. – Пламя не просто светится. Оно как будто… помнит.

Виктория кивнула.

– Прах, – произнесла она. – Смешан с пигментом. Некоторые вещи горят слишком глубоко, чтобы исчезнуть.

Шаг в сторону. Как отступление. Или – уступка.

Алиса шагнула. Медленно. Почти в трансе. Тело само двигалось вперёд. В горло поднимался привкус металла.

Перед ней – подпись. В.Л. 1867. Та же, что на обратной стороне подделки. Но эта – дышала. Чернила будто только высохли. Запах – горелая бумага.

Она наклонилась. На холсте – царапина. Её нельзя было увидеть издалека. Только если приблизиться. Под слоем лака – вкрапление. Чёрное. Пепел. Живой. Он дышал. Он пульсировал. Как будто внутри картины было сердце. И оно билось.

И тогда – шёпот. Не голос Виктории. Шёпот изнутри краски:

– Помни. Не ты первая. Но можешь стать последней.

Алиса не дрогнула. Только выпрямилась. В глазах – свет. Медальон у Виктории вспыхнул. Свет отразился – и слепил на миг.

Она отвернулась. Медленно. Не убегая. Но вынося решение.

Шаги – резкие. По камню. Каждое касание пола – как удар сердца. За спиной – не тишина. Не люди. Что-то другое. Взгляд. Преследующий.

В холле она достала медальон. Руки дрожали. Крышка щёлкнула.

Внутри – третий глаз. Расширенный зрачок. Цвет – невозможно описать. Как если бы в него смотрело пламя.

И этот глаз – моргнул.

Алиса вышла в венский туман, как в воду. Воздух был плотным, вязким – дышать можно было только через силу. Пальто прилипало к спине, а туфли тонули в отражениях на мокрой мостовой. Двор перед Арсеналом походил на руины. Камни были темны, как после пожара, хотя дождя не было. Тень здания за спиной будто росла, следуя за ней. Там осталась Виктория. Картина. Медальон. Шёпот, который продолжал звучать внутри.

Третий глаз в кулоне больше не моргал. Но Алиса чувствовала: он не исчез. Он наблюдал. Закрывшись, как веко после слезы. Он стал частью её – органом, которого не должно быть.

Такси не вызывала. Её шаги были ритмом, заданным чем-то глубинным. Переулки венского центра будто вывернулись наизнанку. Под ногами – отражения фонарей, чёрные лужи, будто окна в другую улицу. Люди, что проходили мимо, не замечали её. Или притворялись. Их лица были похожи друг на друга. Прорисованные, но пустые.

Алиса свернула в старое кафе, которое казалось заброшенным и одновременно полным присутствия. Интерьер был выдержан во вкусе гниющего декаданса: бархатные портьеры, облупленные стены, потертые кресла. Потолок украшали лепные розетки, из которых свисали провода, как сухожилия. На стенах – фотографии театральных актёров. Все – мёртвые. Некоторые – знакомы. Лица из детства. Из книг отца.

Она заказала кофе. Чёрный, крепкий, обжигающий. Только чтобы держаться за вкус. За ощущение реального. Пока бариста возился с кофемашиной, Алиса обвела взглядом зал. В углу стоял рояль. Крышка закрыта, но одна клавиша была нажата. Пыль вокруг неё рассыпалась, как пепел. Кто-то только что играл.