Папка. Без ярлыка. Только вдавленная буква – «M». Та же, что горела под кожей на её запястье, когда Виктория смотрела на неё через холст. Ткань папки была шершавая, как кожа, с пятнами, похожими на следы пальцев.

Она открыла. Бумаги были старыми, но живыми. Каждая – как вспышка. Первая – афиша выставки: 1902 год. «Виктория Ланген. Рождение пепла». Изображение – женский силуэт в огне. Ни рамы, ни деталей – только глаза. Её глаза. Подпись под изображением: «Агата М. Ланген». Внизу: год смерти – 1905. Причина: «Spontane Selbstentzündung». Самовозгорание. Кто-то дописал: «не первая». Чернила – свежие. Красные.

Далее – письмо. Бумага почти прозрачна. Чернила выжжены, как клеймо. Почерк дрожал:

«…в каждом поколении рождается одна. С глазами. С тенью. С огнём внутри. Её кровь – краска. Её взгляд – ключ. Она оживляет то, что спит. Но только одна из них может не сгореть…»

Алиса глотнула. Бумага пахла гарью. Дальше – список имён. Женские. Чёткие, от руки. Столбец. Напротив каждого имени – дата. Почти всегда – дата пожара. Некоторые – без дат. Только пометка: "утрачена". Среди них – «Агата», затем «Луиза», затем – «Эмма». Последняя – «Алиса». Строка была пустой. Без даты. Пока.

Следующий лист – фотография. Чёрно-белая. Комната. На стене – картина. Та самая. Огонь, силуэт, рама. Под картиной – женщина. Лицо расплывчато. Но платье – то самое, в котором сегодня была Виктория. И в её руке – медальон. Такой же, как у Алисы.

Щелчок. Простой, бытовой. Но в полной тишине – как выстрел. Алиса замерла. Между полками – шаги. Тихие, босые. Она погасила фонарь. Темнота сомкнулась, как веко. Сердце – в горле. Медальон пульсировал, как рана. Тепло расходилось по ладони.

Шаги приблизились. Кто-то остановился за перегородкой. Тишина. Потом – голос. Женский. Глухой.

– Ты искала истину. Но нашла себя. Не то, что хотела. Но то, что уже было твоим.

Голос был знаком. Но не Виктория. И не мать. Что-то третье. Алиса затаила дыхание. Шагов больше не было. Только лёгкое движение воздуха.

Свет. Мягкий, янтарный, как от лампы. В нём – силуэт. Женщина. Лицо закрыто вуалью. Платье – старинное, безвременное. Она подошла, медленно положила руку на папку и исчезла. Не ушла. Растворилась. Как дым. Или пепел.

Алиса осталась на коленях. Папка в руках. Пальцы дрожали. Но не от страха. От понимания. Она – часть. Кусок мазка. Один из.

Но если картина не завершена – её можно переписать.

Она выбралась из архива до рассвета. Улицы ещё спали. Город был белым, как вытертая доска. В телефоне – снимки. В памяти – имена. В груди – жар. Имя, как остриё: «Агата». Кровь. Цепочка. Ткань.

Город просыпался с хрипом. Не плавно, как раньше, а будто задыхаясь. Автобусы рычали, выворачиваясь из-за углов, фонари гасли с задержкой, окна загорались рывками. Венская тишина больше не казалась умиротворённой. Она – вымершей. Как комната, в которой долго никто не говорил.

Алиса стояла у парапета Шоттенринга. В руках – медальон. Закрытый. Он казался тяжёлым. Не от металла – от присутствия. Она чувствовала его пульс сквозь ткань перчатки. Он не остывал. Он дышал, как ребёнок во сне. Неритмично. Судорожно. Внутри что-то менялось. Как будто живое существо ворочалось внутри замкнутой формы, раздвигая границы, чтобы вырваться.

Она не открывала. И не отпускала.

На часах – 6:46. Время между снами. Время, когда духи ещё не ушли, а люди – уже начали возвращаться в тела. Мир в эти минуты – на разломе. И каждое решение, принятое сейчас, имеет вес.

Телефон завибрировал. Один раз. Без имени. Только номер. Алиса ответила.