Голос – низкий, усталый, будто выкурил ночь целиком.

– Хочешь знать, кто написал тебя? Приходи.

Пауза. Затем – адрес.

Она знала его. Мастерская Виктории. Бывшая фотолаборатория на окраине, преобразованная в нечто большее, чем студия. Там, по слухам, хранились «живые полотна» – картины, которые нельзя было оставить под наблюдением. Которые смотрели в ответ.

По дороге туда – ни одного человека. Ни одного автомобиля. Деревья стояли, словно сожжённые. Ветки – скрученные когти. Асфальт – потрескавшийся, как старая кожа. Воздух становился гуще. Словно краска, стекшая с холста, попала в пространство. Мир терял текстуру. Часть за частью.

Когда Алиса подошла к зданию, солнце уже всходило. Бледное, слепое. Его свет не касался окон.

Мастерская встретила тишиной. Не холодом – пустотой. Снаружи – гул города. Внутри – ничего. Запах – влажного металла, старого холста и едва уловимого пепла. Будто кто-то жёг письма в этой комнате, но не до конца.

Помещение было вычищено. Белые стены. Мёртвый свет. Один мольберт в центре. На нём – холст, закрытый чёрной тканью. И рядом – стул. На нём сидела Виктория.

На ней – то самое пальто. Волосы собраны, как у врача перед операцией. Медальона не было. На лице – тень изнеможения, но не слабости. Скорее – завершения.

– Ты нашла архив? – её голос не спрашивал. Он звучал как финальная точка.

Алиса кивнула. Медленно. Медальон сжал ладонь, как бы в ответ.

Виктория подняла взгляд. Он не был враждебным. Скорее – обнажённым. Без защиты. Как у человека, который сдался, но не проиграл.

– Агата не хотела гореть. Ни одна из них не хотела. Но если их не сжечь – они начинают писать сами. Это хуже.

Она встала. Медленно, будто тело отказывалось выполнять роль. Подошла к мольберту. Одним движением сняла ткань.

Алиса сжалась. Не испуг – узнавание. На холсте – она. Но не сегодняшняя. Белое платье, из прошлого, из глубины. Волосы распущены. Глаза открыты. Чёрные зрачки – как бездна. Из груди – пламя. Оно не разрушает. Оно обнимает. Как нечто внутренне принятые. Не боль – трансформация.

– Я не пишу. Я повторяю. Всё уже случилось, – голос Виктории был почти шёпотом. – Я только веду линию. До точки.

Алиса сделала шаг вперёд. Картина дышала. Не в метафоре. Холст вздрагивал, как кожа на спине. Глаза на портрете двигались. Зрачки расширялись, как в темноте. В них – её отражение.

И тут – шёпот. Тонкий. Не голос Виктории. Из медальона.

– Не сгоришь. Если выберешь.

Перед ней – стол. На нём – кисть. Без краски. Без пигмента. Но влажная. Как будто уже использована.

Виктория не двигалась.

– Если ты закончишь эту картину – я исчезну, – сказала она. – Но и ты исчезнешь в ней. Не в огне. В сюжете.

Картина ждала мазка. Последнего. Внизу – пустота. Место для подписи. Место для судьбы.

Имя.

Если она напишет своё – всё завершится. Вся линия. Цепочка. Круг.

Алиса взяла кисть. Она была холодна, как стекло после мороза. В руке лежала, как оружие. Молчала, но манила.

– Ты можешь выбрать, – сказала Виктория. – В этом – свобода. Но за ней – пепел. Или тишина.

Долгая пауза. Алиса не дышала. Затем – положила кисть.

– Я – не мазок. И не жертва.

Слова прозвучали ровно. Не как вызов. Как факт. Как подпись – не на холсте, а внутри себя.

Виктория улыбнулась. Нервно. По-настоящему. Впервые – без тайны. Потом – рассыпалась. Не исчезла. Распалась. Как прах, оставшийся от образа.

Холст остался. Свет падал ровно. Алиса смотрела на картину – и она больше не двигалась.

Подпись в углу вспыхнула. Без кисти. Без краски.

«Агата».

Тишина в мастерской была не пустотой, а давлением. Воздух вокруг Алисы сгустился, будто само пространство наблюдало за ней. Вокруг холста – лёгкое мерцание. Едва уловимое, как тепло от свечи. Алиса не отводила взгляда. Картина больше не дышала. Но тени в углах комнаты шевелились, словно откликаясь на то, что осталось незавершённым.