– Ну а все-таки, – настаивал я.

– Не верю я в подобные сказки, но раз уж вы просите, то расскажу, – нахмурился Тимофей Ильич. – Когда-то в наших краях жил один граф. Отличался он весьма жестоким нравом. Было у него одно увлечение: любил он истязать людей. Однажды люди не выдержали и взбунтовались. Решили, стало быть, злодея наказать. Напали на него, а барский дом подожгли. Ходили слухи, будто сам царь войска отправил, чтобы бунтовщиков усмирить. Когда те прибыли в поместье, то нашли обезглавленное тело хозяина, а головы-то нигде не было. Похоронили графа прямо так, без головы. Люди стороной стали обходить то поместье. Со временем заросло оно. Сейчас почти ничего и не осталось от барского дома – одни руины. А через десять лет в округе убили и обезглавили четырех мужиков.

– И что? Неужели никто не приезжал расследовать эти убийства? – удивился я.

– Ну а то как же? – сказал он. – Из города полицейский исправник с помощником приезжали. Опрашивали всех, тела осматривали, завершилось расследование арестом местного пастуха. Его доставили в город, посадили в камеру при полицейском участке, а через месяц бедняга помер.

– И что же после этого убийства прекратились? – спросил я.

– Ну да, – буркнул Тимофей Ильич. – Десять лет тихо было.

13. Глава 12.

Ночь я провел без сна в состоянии странного оцепенения, когда мысли, поведение и чувства становятся неподвластными. Судя по слабому шороху за стеной, было понятно, что комната хозяев была где-то поблизости.

«Тоже не спят», – думалось мне. – Только бы не беспокоили с расспросами и подробностями убийства Александру. Бедной девушке и так хватает переживаний».

Шорох затихал, и я тут же забывал про хозяев и опять возвращался мыслями к событиям в лесу. Пытался представить себе лицо человека, способного на столь жестокое деяние, но не мог. Потом вдруг с удивлением обнаружил, что уже не лежу, а хожу по комнате, старательно измеряя ее шагами и считая вслух: «…десять, одиннадцать, двенадцать…»

Клеть была тесной. Свеча наплывала, в помещении похолодало, но отчего-то было невыносимо душно, не хватало воздуха.

Никифор лежал на лавке, раскинув руки, выпуская из себя низкий гортанный храп.

Поскольку сон у меня уже давно пропал, а желание хлебнуть прохладного воздуха, наоборот, появилось, то я, тихо отворив дверь, вышел в коридор.

Из комнаты доносился приглушенный голос. Я прислушался: нет, мне не показалось, хозяева и в самом деле бранились.

– Спровадить их со двора нужно, – шептал женский голос. – В деревне люди болтают, что от них все наши беды. Как приехали, так мор у скотины начался, а теперича мальчишку этого мертвым нашли.

– Как же я их спроважу? Чай – уважаемые люди, а не крестьяне простые, – отвечал мужской голос. – Вот уйдет вода, дорога просохнет, и сами уедут.

– Нечестивцев в дом впустили... Точно тебе говорю. Видано ли дело, чтобы незамужняя девица одна с барином в карете разъезжала, – узнал я шепот Маланьи. – Вот нас бог и карает!

– Уймись, оставь людей в покое! Неудобно будет, если прослышат, – раздался голос Тимофея Ильича.

Тихим шагом я вышел на крыльцо, входная дверь едва слышно скрипнула. Глянул на небо, что нависало над головой сплошной серой бездной. Присев на влажную ступеньку, стал слушать, как шумел дождь. Вдалеке лениво лаяли собаки, будто перекликались – одна гавкнет, потом другая подхватит.

Поднявшийся ветер закачал верхушки деревьев, затем все стихло.

Где-то у леса блеснул огонек и, застенчиво моргнув, погас. Странный звук поразил мой слух: тихо пропел охотничий рог.