– А-ай! – я вцепился ногтями в его белую, пухлую руку. Ферендель взвыл и отвесил пинок, а я в ответ с силой наступил ему на ногу. Получилось скорее случайно, но декан впал в бешенство. – Вон! Вон, сопляк! Из кабинета, академии! Вон с глаз моих! – И, подтащив за ухо к двери, грубо вытолкнул и громко, даже оглушительно захлопнул дверь.

Ухо горело и ломило. Было больно, обидно. Но под пристальными взглядами студиозов, проходивших по коридору и ставших свидетелями ругани, я смог немного сдержать набегавшие слезы и бросился бежать.

Когда прибежал в комнату – заперся. Долго плакал, раздумывая, как поступить. Вернуться и унизительно просить прощения? Гордо уехать, не зная куда и к кому? Или же сделать что-то еще…?

Выплакав все слезы, заснул. А вечером сильно заболела голова.

Если бы не забота мадам Пуасси, я бы зяб один в комнате до первого дня седмицы. Однако она почувствовала неладное, постучала, и когда открыл дверь, поняла, что у меня жар…

– Да, не думала, что буду ходить к Вопету лично в комнату и заботиться о его выздоровлении, – голос целительницы я узнал бы из множества других.

– Я, мадам, тоже не думала, что буду волноваться. Однако стало жаль мальца. Когда он смотрит – жалость накатывает. Эх, беспутный мальчишка, – всхлипнула комендант. – Вы ведь не вернете ему память?

– Нет. Потому что не в моих силах. Не знаю почему, но даже я не могу этого сделать. Чему только рада.

– И я мадам. Зато Сершель рассказывал, как Крыс примчался к магистру инквизитору и, вцепившись в полу его плаща, умолял найти тех, что лишил Сидерика памяти.

– И что?

– Не знаю. Магистр Митар обещал разобраться. Но, когда приходил, так странно усмехался, что сдается мне, такой Вопет и ему приглянулся. Вот и распирает меня любопытство, что с мальчонкой стало. Разбойники, покарай их Видящий, бедная Ивет, пропажа памяти. Страшно подумать, что еще будет…

Зная, что рядом мадам Лужо, страх отпустил меня, и я крепко заснул.

6. = 6 =

Когда в шестый день в дверь бесцеремонно вломился Ферендель и, истерично визжа, потребовал разыскать мерзавцев, лишивших студиоза памяти, у Айтена пропали последние сомнения, что Вопет действительно переменился.

– … Позвал его вчера вечером… – тяжело дыша, жаловался декан погодников. – Обычно прибегал по первому зову, а тут ночь проходит – нет его. Обед заканчивается – нет. Послал студиоза. Пришел Вопет и смотрит, будто ничего не понимает. Я ведь еще надеялся, что он меня из-за пакостного характера пытается вывести из себя.

Предложил «Вельенские» пирожные, его любимые, с глазурью и марципаном – всегда безотказное средство было, а он отчеканил, что не голоден. Я его за ухо: проверить – выдаст себя или нет? Обычно, когда злился, шипел, обещал припомнить и отомстить. Или потоками воздуха листы со стола сбивал. А вместо этого как завизжал, когтями в руку вцепился. Я не ожидал, отвесил ему... э-э… воспитательный подзатыльник. А он мне по ноге… в отместку.

– А должен был покорно сносить трепку? – язвительно поддел Митар, с интересом разглядывая изрядно исцарапанные холеные руки собеседника, и пытаясь скрыть ухмылку. Не зря Ференделя пытаются выжить из академии. Властный, хваткий, скользкий, он наконец-то получил по заслугам, только не ожидал, что на сопротивление решится тощий, нескладный студиоз.

– Я надеялся: он придуривается! – погодник совсем расклеился и сидел, свесив голову на грудь.

Митар сходу начал прикидывать: кому под силу забрать память, и по какой причине?

«Не сам же Вопет лишил себя памяти, чтобы скрыть помыслы от менталиста? Это подобно прыжку в костер, чтобы согреться… – теперь склонялся, что Сидерик оказался ненужным свидетелем. – Менталисты, целители? Что покрывают, если решились подставить кафедру погодников? Нет, Сидерик точно был на развалинах, видел или услышал нечто, за что лишился памяти. И именно поэтому поспешил не обратно в академию, откуда тайком ушел, а заблудился в лесу, нарвался на разбойников и лишь чудом уцелел…»