Засыпая на чистом белье, выданном комендантом, я задумался:

 «Что же со мною происходило, если я так жил?»

С рассветом продолжил уборку, разобрал по местам книги и тетради, но, к моему удивлению, исписанной оказалась лишь одна, и то на четверть. И это как же я учился? И учился ли?

Утром проснулся спозаранку и побежал в столовую. Увидев меня, страждущего под дверью, кухарки неприветливо забурчали, попытались выставить, мол, приходи позже. Однако я был так голоден, что не постеснялся чуть поныть и заглянуть им в глаза.

Ошарашенные помощницы из учениц покосились друг на дружку, помолчали, а потом одна из них, пухленькая, аккуратненькая девушка, принесла мне пирога.

– Бери и иди, – отчеканила она, прерывая поток моих благодарностей. – И не вздумай никому проболтаться, что пожалела тебя.

Я так и застыл с пирогом в руках. Что же такого сделал, что меня все ненавидят?

– И верно, хорошо стукнули! – вздохнула другая и протянула еще булочку. – Иди! – Подтолкнула в спину.

Я не стал испытывать судьбу. Покинул столовую, нашел укромное местечко в коридоре за чьей-то объемной статуей и быстренько умял сладкий пирог. Булочку же затолкал в сумку и побежал за учебниками.

Академия только просыпалась, сонные студиозы в синих, зеленых, коричневых формах высыпали в переходы, а я уже успел записать расписание на седмицу, набрать книг в библиотеке и донести до комнаты. Однако как только открыл дверь, замер – потому что все вновь было разбросанным, непонятно откуда пахло пакостью, а на столе сидел огромный таракан!

Меня затрясло от обиды и брезгливости. Я снова побежал к мадам Пуасси за шайкой и тряпкой, а рассказывая ей, зачем мне с утра понадобилось все это, едва сдерживал слезы.

Комендант, наблюдая, как мои губы вытягиваются от досады уточкой, глаза краснеют, стояла, прижав руки к груди, и смотрела на меня, как на недоразумение.

– Сидерик Вопет! Вот твое скверное поведение вышло тебе боком, – вздохнула она. – Теперь не сомневаюсь: кто-то из бытовиков точно сделал гадость!

– И что делать? – заканючил я, смотря с надеждой. Не знаю, как раньше терпел всю эту грязь, но теперь я чистюля и боюсь мерзкую живность. – Он во-от такой видел и шевелил усами! – Раскинул руки.

Мадам Пуасси еще раз шумно вздохнула, окинула меня с ног до головы пристальным взглядом, а потом затащила в комнату, закрыла дверь и пробурчала:

– Ну за что ты мне достался? То прибить хочется, то пожалеть. Ладно, – махнула рукой. – Бери ведро, тряпку и пойдем, но если кому-нибудь проболтаешься! – Огромный натруженный кулак мелькнул у моего носа.

Вместе с комендантом мы перетрясли всю комнату, перетащили мебель в поисках подброшенного амулета. И когда уже отчаялись найти, я приметил, что одна половица чуть приподнята. Надавил на нее ногой, и она закачалась.

– Не закреплена, – подытожила мадам. Мы склонились над этой доской, осторожно подцепили, а когда подняли, нашли несколько замысловатых бляшек со странными символами. Я завизжал как девчонка, когда оттуда полезли тараканы, и коменданту пришлось самой вынимать находки.

– Выбросьте! Выбросьте их скорее! – махал руками я и прыгал от гадливости на месте. Но мадам сжала амулеты в ладони и мстительно произнесла:

– Э, нет! Бертольдин клялся, что его студиозы тут ни при чем. На тебя вину валил. Теперь пусть пеняет на себя, когда ночью проснется с гостями! А ты, малец, только попробуй проговориться! – Она зловеще прищурила глазки, и я понял: лучше повторно не ссориться. Да и не дурак, буду помалкивать.

Днем пролистывал прошлогодние учебники. Хорошо, что в первый сезон обучения проходили общие основы, и, лишившись памяти, я не забыл ничего из того, чего бы сам не мог наверстать.