— Мне очень жаль, что так вышло, — встаю возле тумбы.

Жаль — это всего лишь слово, сказанное для Веры. И только моя подушка знает, сколько слез я пролила бессонными ночами, когда Орхан был в тюрьме. Но я была бессильной, ничего не могла сделать.

Вера открывает холодильник, достает угощения, которые следует разогреть.

— Мы очень… очень удивились, увидев вас с Орханом вместе. Опять. Как такое произошло? Где Артур? Что вообще между вами происходит? Орхан нам ничего не рассказывает.

— Я не живу с Артуром.

— Почему? — ошарашенно оглядывается Вера. — Журналисты только вашу семью в пример и приводили. Как образцовую, крепкую…

Сжимаю ладони в кулаки, до боли вонзаюсь ногтями в кожу.

— Не сошлись характерами.

— Только и всего?

— Да…

— Ну-ну…

Принимаемся накрывать на стол. Сегодня Вера угощает нас пастой с морепродуктами, а на десерт предлагает вишневый пирог.

Беру последнюю тарелку и шагаю из кухни в гостиную, но задерживаюсь, услышав голос Рафаэля:

— Из четырех миллиардов женщин на планете ты снова спутался с Марикой. Чем другие тебе не угодили?

— Остынь уже, сколько можно читать нотации? Не брюзжи, закрываем эту тему.

Мужчины садятся за стол, а я продолжаю подглядывать из-за угла.

— Ты огорчил меня, брат. Где твой ум? Она чужая жена, да и к тому же с детьми.

— Я тебе уже сказал, что думаю по этому поводу, — Орхана явно раздражает дотошность Борна. — Проблема заключается в другом. Найди того анонима, который треплет мне нервы.

— Это будет стоить недешево.

— Я согласен даже заключить с тобой сделку.

Потом они убавляют тон — больше слов не разобрать. А у меня сердце в груди безудержно рвется. Что за аноним? Немного подаюсь вперед, чтобы стало лучше слышно, но половица предательски скрипит. Братья замолкают.

Вынужденно показываюсь из своего укрытия, делая вид, что появилась только что.

— Вера готовит детям какао, а для нас поставила вариться глинтвейн на виноградном соке, — щебечу я, отдавая тарелку Орхану.

Байрамов нарочно закашлялся.

— Ее витаминный глинтвейн — убойная смесь. Сноха добавляет туда слишком много корицы и гвоздики.

Из кухни появляется Вера:

— Ну-ка не наговаривай на мой глинтвейн, — и, набрав в грудь воздуха, кричит: — Алекс! Девочки! Спускайтесь кушать!

Несколько секунд стоит тишина, а затем ребятня наперегонки бежит к нам. Доченьки визжат, хихикают и выглядят веселыми, словно знакомы с Алексом и его родителями уже сотню лет. Адаптация прошла успешно.

Алекс садится рядом с мамой, близняшки плюхаются со мной.

— М-м-м лапша! — облизывается Лиля. — Вкуснятина!

— Не лапша, а спагэтти, — поправляет Таня.

Уж что-что, а макаронные изделия девочки любят. Мне вообще порой кажется, что в прошлой жизни они были итальянками. Ужин обещал быть непринужденным, но Рафаэль, приподняв голову, слишком пристально смотрит на моих детей.

— Я знал вашего отца, — обращается он к девочкам. — Вы не виделись с ним много времени. Скучаете?

От вопросов Борна пережеванный осьминог застревает у меня в горле. Хватаюсь за стакан с водой. Почему нельзя просто спокойно поесть?

— Не знаю, — немного смутившись, пожимает плечами Танюшка. — Ну… да…

— Как-то неубедительно.

— Рафаэль, — вклиниваю я, — не нужно задавать девочкам вопросы на эту тему.

— Почему? Что плохого? Я ведь спрашиваю об их отце.

Орхан тоже не поддерживает Борна:

— Заканчивай брат. Я серьезно.

Раф откладывает приборы, промочив шелковой салфеткой рот, обращается к жене:

— Спасибо за ужин.

— Но ты же почти ничего не съел.

— Аппетита нет, пойду в кабинет работать.

Борн горделиво поднимается на второй этаж. Чувствую себя зажато и неуютно. Рафаэль всем видом показывает, что не желает меня видеть в доме.