Зато Алекс хихикает:

— Опять папе не угодили.

— Мы этого не хотели, солнце, — растерявшись, шепчу я.

— Да он всегда так делает, — отмахивается Алекс. — Папа никогда не орет, а просто уходит. Потом возвращается уже нормальным.

За окнами белым-бело. Буран поднялся плотной стеной.

Вера предлагает остаться на ночь.

Особняк достаточно просторный, комнат хватит для всех.

К десяти вечера укладываю девочек спать. Мне же ложиться совсем не хочется.

Постепенно дом совсем затихает, каждый разбредается по своим углам.

Я, забравшись с ногами в кресло, остаюсь на первом этаже. Наблюдаю за танцующими языками пламени в камине. Согреваю ладонь о теплую кружку с глинтвейном. В нем нет ничего вредного, но яркие специи действуют на меня странным образом, будто расплющивая нервные клетки. Чувствую себя ленивой лужицей, растекшейся по бархатному креслу.

А во втором кресле растекся Орхан. У него тоже инсомния.

— Хорошо… — глотает из своей кружки. — Забористый глинтвейн, что в него Вера добавила?

— Апельсиновых долек. И все переживала, что мало, — криво улыбаюсь я. — Хорошо…

— Тебе хорошо сейчас или в общем?

— Мне хорошо проживать минуты здесь и сейчас. И так не хочется возвращаться в реальность, — признавшись, тут же замолкаю.

Зря я это сказала. Хотя с Байрамовым всегда так было. Он умеет заставить переживать рядом с ним неописуемо приятные моменты, по сравнению с которыми остальная жизнь кажется промозглой серостью. А этой ночью в особняке настолько тепло и спокойно…

— Вот черт, — шипит Орхан, чем вынуждает меня обернуться.

Неловким движением он опрокидывает кружку с подлокотника и проливает глинтвейн на кресло и себя.

— Еще один повод Рафаэлю поворчать, — замечаю я.

Байрамов встает, пытаясь стряхнуть глинтвейн с джинсов.

— Кажется, мне действительно пора спать.

— Иди, — равнодушно хмыкаю и вновь смотрю на пламя в камине.

— А ты?

— Я не хочу. Мне здесь отлично.

Байрамов, несколько секунд постояв, вдруг приближается ко мне.

— Завидую твоей умиротворенности. Не пойду в холодную постель, так что подвинься.

— Еще чего, — бормочу, — испортил свое кресло, на мое не посягай.

— У-у, какая ты душная.

Склонившись, забирает кружку из моих пальцев и ставит ее на журнальный столик возле кресла. Потом снова наклонятся, заводит руки мне за спину и под бедра. Сгребает меня своими ручищами и поднимает. Рухнув на мое нагретое место, сажает к себе на колени.

Чувствую, как мою попу запекло от контакта моей кожи с его влажными из-за пролитого глинтвейна джинсами.

— Ты мокрый! — дергаюсь, однако Байрамов не дает встать, держа в кольце сильных рук.

— Не порти благостный момент, прошу. Давай притворимся, что не было этих пяти лет. Я не предлагал тебе родить за деньги, а ты не жена Толгатова.

— Давай… — откидываюсь назад.

Прижимаюсь спиной к груди Байрамова, задеваю щекой его колючий подбородок. Весь мир словно сжимается до размера комнаты. В тишине уснувшего дома трещат лишь горящие в очаге поленья. Воздух пропитан апельсином и корицей. Хорошо…

И в эти минуты я ощущаю такое облегчение, будто целая гора рухнула с плеч. Я даже не сразу понимаю, как из глаз покатились слезинки. Я плачу, потому что этот мираж нашей счастливой жизни с Орханом оказался очень реалистичным, но скоро он закончится. Растворится, как сон. Тихонько всхлипнув, быстро вытираю ладонями влажные щеки.

— Ты чего расстроилась? — шепчет Орхан, заметив мои слезы.

— Мне очень грустно.

— Из-за того, что не дал тебе уйти?

— Нет, — мотнув головой, отстраняюсь, но продолжаю сидеть на коленях у Байрамова. — Из-за того, что Артур украл у меня жизнь, украл тебя.