Я еще пару секунду надеюсь вырулить конфуз в благоприятную для себя сторону. Но Танюшка, не подозревающая о наших сложных отношениях с Орханом, добивает меня одной лишь фразой:

— Это ты, — хвастается.

А тому вряд ли нравится. Возможно, Орхан отнесся бы снисходительно, если бы вместо снеговика тут была мраморная скульптура с высеченными кубиками на прессе и внушительной мускулатурой. А сейчас он лишь хмурится.

— Свекла тут зачем?

Ах, его тоже смутила эта существенная деталь в его образе.

— Твоя прическа.

Бросив на меня многозначительный взгляд, в котором есть все — удивление, негодование за не оцененные по достоинству внешние данные, укоризна и легкие крошки надменности, — Орхан вновь переводит внимание на дочь.

— Экспрессивно… — мнётся, явно гадая, с кем именно он общается, — Лиль.

Байрамов говорит это Танюшке, не зная, как близняшек раздражает, когда их путают. Они же совершенно разные!

— Я Таня, а не Лиля! — насупившись, высказывает претензию дочь.

Орхан еле заметно напрягает челюсть, стискивая зубы.

— А я не снеговик. Он вообще ничего общего со мной не имеет.

Лиля, спрятавшись за меня и для надежности схватившись за штанину комбинезона, выглядывает и так ненавязчиво подливает масло в огонь:

— По-о-о…хож…

— Разве? — хитро прищуривается Орхан.

Наклоняется и загребает голыми ладонями снег. Слепив два комка, приделывает их на грудь снеговику.

— Теперь сами решайте, на кого похоже это творение современного искусства.

С чувством выполненного долга и незримой короной победителя Байрамов удаляется в свой комфортабельный дом.

Мы молча провожаем Орхана взглядами, но на ворчливого бизнесмена зла не таим. Незачем нам, да и замерзли прилично. Очень захотелось выпить горяченького чая с малиной. Немного посовещавшись, сходимся во мнении — с учетом новых деталей снеговик стал напоминать Эльвиру Павловну. Она ведь тоже, как Байрамов, вечно всем недовольна.

Вечер воскресенья — последний в моем графике. Работа в комплексе выпадает на самые загруженные дни, а с понедельника по среду на мое место заступает напарница. Проводив почти всех гостей, мы с девочками собираем скромный багаж, чтобы вернуться в город.

Рассаживаемся в автобусе для персонала. Танюшка плюхается возле окна, а Лиля сидит у меня на коленях у прохода. Мчим на грохочущем агрегате. Таня прислоняет ладошки к окну и дует на замерзшее стекло, отогревая себе крохотный клочок, чтобы подглядывать. Я пользуюсь парой часов в дороге и дремлю.

К девяти водитель тормозит на остановке недалеко от вокзала, где сотрудники обычно пересаживаются на маршрутки и разбредаются каждый в свой район. Все происходит настолько привычно, что я действую механически — как всегда, закидываю рюкзак на спину, пропускаю вперед дочерей и выхожу из автобуса.

Постепенно коллеги разъезжаются. Наша маршрутка тоже показывается на перекрестка.

— Он умирает! — неожиданно визжит Лиля и со всех ног бежит к домам.

Я не сразу понимаю, что происходит. Как-то медленно оборачиваюсь на шум и вижу Таню — она торопится за сестрой. Часто дыша, я иду за девочками. Морозный воздух клубится у моего лица паром.

Лиля поднимает из сугроба что-то серое.

Подоспев, вижу ее находку — голубя. Наверняка дохлого.

— Дочка, да ты что?! Да он же заразный! — задохнувшись от шока, легонько шлепаю Лилю по рукам. — Выкидывай сейчас же! Ему ничем не помочь!

А она, прижав птицу к груди, отворачивается — защищает.

— Он только что смотрел на меня.

— Да-да, — поддакивает Таня. — Отвезем его в больницу.

Таращусь на детей:

— С ума сошли?

Лиля нахмурившись, обращается к Тане.