Когда они вернулись в Лэндсдаун-Коттэджиз, старика еще не было, и друзья, не желая тратить время на бесплодные ожидания, отправились к морю.

Старика они нашли быстро. Сидя на куче гальки, он читал газету и грыз лесные орехи. Чуть в стороне от него маленький мальчик рылся в песке деревянной лопаткой.

Траурный креп на поношенной шляпе старика…

Черный костюмчик ребенка…

Глядя на печальные знаки, Джордж Толбойз лишний раз убедился в том, что великая утрата, которой суждено было случиться в этом огромном мире, случилась, предпочтя обездолить именно его – его, Джорджа Толбойза…

– Мистер Молдон, – обратился он, направляясь к тестю.

Старик взглянул на него, отложил газету и, поднявшись с галек, отвесил зятю церемонный поклон.

Его выцветшие светлые волосы подернула седина; узкий крючковатый нос; слезящиеся голубые глаза; очертания рта, выдающие его нерешительность; поношенное платье с претензией на аристократизм и щегольство; пенсне свисает на жилет, застегнутый на все пуговицы. В руке, не одетой в перчатку, он держал трость.

– Боже мой! – воскликнул Джордж. – Вы что, видите меня в первый раз?

Мистер Молдон вздрогнул и покраснел. Бросив на Джорджа несколько испуганный взгляд, он узнал, наконец, своего зятя.

– Дорогой мой мальчик, – сказал он, – представь себе, не узнал. В первый момент не узнал: борода изменяет внешность. Борода сильно изменяет внешность, вы не находите, сэр? – спросил он, обращаясь к Роберту Одли.

– Господи! – возмутился Джордж. – Это так-то меня встречают! Я овдовел – овдовел всего лишь за несколько дней до возвращения на родину, а мне морочат голову, болтая о моей бороде. И кто? Отец моей покойной жены!

– Твоя правда, твоя правда, – поспешно забормотал старик. – Досадная ошибка, досадная ошибка, мой дорогой Джордж. Ну что бы тебе успеть на неделю раньше!

– Если бы я успел, – воскликнул Джордж с болью и страстью, – я бы не дал ей умереть, я бы отнял ее у самой смерти. Отнял бы! Отнял! Господи! И почему «Аргус» не провалился в тартарары со всеми, кто был на его борту, прежде чем я дожил до этого дня!

В отчаянии он заходил взад-вперед по берегу, меж тем как его тесть, беспомощно глядя на него, протирал свои близорукие глаза носовым платком.

«Сдается мне, старик плохо заботился о своей дочери, – подумал Роберт Одли, наблюдая за отставным лейтенантом со стороны. – Похоже – по этой или по какой-то другой причине, – но он побаивается Джорджа».

Безутешный Джордж Толбойз, не находя себе места от горя и боли, по-прежнему метался по берегу, меж тем как мальчуган, подбежав к деду, начал теребить его за полу пиджака:

– Пойдем домой, дедушка, ну пойдем же! Я устал.

Джордж Толбойз обернулся на детский голос и взглянул на мальчика пристальным и печальным взором.

У мальчика были карие глаза и темные волосы, такие же, как у него, Джорджа.

– Дорогой мой! Дорогой! Душенька моя! – воскликнул Джордж, беря мальчика на руки. – Я твой папочка, я пришел сюда, к морю, потому что искал тебя. Ты меня любишь?

Мальчик решительно оттолкнул Джорджа от себя.

– Не знаю я никакого папочки, – сказал он. – Я люблю дедушку и миссис Монкс, что живет в Саутгемптоне.

– Джорджи – парнишка с норовом, – заметил старик. – Его порядком разбаловали.

Они медленно направились в гостиницу, и Джордж Толбойз еще раз поведал историю своих мытарств. Он сообщил также, что за день до этого поместил в банк двадцать тысяч фунтов. Расспрашивать о прошлом он не стал: на это у него уже не было сил душевных. А тесть, мистер Молдон, сказал лишь, что через несколько месяцев после его, Джорджа, отъезда они переехали в Саутгемптон, где у Элен появилось несколько учениц – она обучала их игре на фортепьяно – и где им жилось вполне сносно до тех пор, пока Элен не заболела и не умерла. Словом, подобно всем печальным историям, эта была совсем короткой.