– А любила ли она саму Драгу? Судя по ее рассказу, она ее очень любила и до сих пор восхищается. Но так ли это?

– Да что ты! Какая может быть любовь к более успешной сопернице? У них были приятельские отношения, потому что Алма оказалась слишком умной.

– А не слишком коварной?

– Нет! Именно умной. Она не показывала Драге никаких плохих чувств. Наоборот, приезжала, чтобы помочь с ребенком.

– Могла ли Алма что-то подстроить?

– Что подстроить?

– Не знаю… Наговорить Драге какой-нибудь вздор, возмутить ее чувства. Придумать, что у вас роман, в конце концов…

Мистер Вукович засмеялся легко и непринужденно, и Наташа почувствовала, что все ее предположения опять не угодили в цель.

– Нет, деточка, это просто смешно. – Наконец сказал Бранко. – Алма и сейчас знает, что я не люблю ее так, как любил Драгу. Нет, конечно, я люблю Алму. Но это не то же самое. Мы живем как приятели. Она, честно говоря, настолько хорошо понимала это, что долго не соглашалась выйти за меня замуж.

Наташа была поражена.

– Это правда?

– Конечно. Она говорила, что ей не нужна семья с мужчиной, который не может обожать ее. В общем-то, все это сложилось очень грустно. Я не мог принести ей столько счастья, сколько она заслуживала. Нет, она бы не стала бороться за меня такими глупыми и жестокими методами.

– А какими методами она бы боролась за вас?

– Никакими. В делах любви не может быть методов. Любовь ниспослана нам свыше. Мы прожили умеренно хорошую жизнь с Алмой, не более того. Если бы Драга была жива, то конечно, все было бы иначе…

Он тяжело вздохнул и поглядел на горы, окаймлявшие озеро. Казалось, мысленно он перенесся во времена сорокалетней давности, когда они с Драгой катались на лодках на этом самом озере, когда они были веселы и беззаботны, не подозревая о том, как мало счастья им было отмерено.

Позже у себя в комнате Биттерфилд просматривал те документы, что ему передал Горан: свидетельство о рождении его матери, ее дипломы и аттестаты. Наташа в этот момент изучала стену, в которой она видела полость, пытаясь найти разгадку произошедшего.

– Может быть, там какая-то каменная дверь. Ее закрыли, когда я ушла, потому что это вызвало бы шум. – Размышляла она.

– Ты опять за свое! – Проворчал Биттерфилд. – Мы же видели стену с обратной стороны.

– А у тебя какие успехи?

– Пока никаких. По месту рождения понял только то, что мать Горана родилась в большой сербской деревне…

– То есть на территории нынешней Сербии?

– Нет, на территории Хорватии. Но в сербской деревне.

– Как такое возможно?

– Я тебя умоляю, Наташа. Здесь столько народов на Балканах живет. Они все между собой давно перемешались, границы стерлись. В Хорватии много сербов, в Сербии много хорватов и так далее.

– Странно, что они вообще друг друга различают. Для нас они все очень похожи. Смуглолицые, темноволосые и кареглазые.

– Но мы же делаем отличия между ирландцами, шотландцами и англичанами. – Усмехнулся Биттерфилд.

– Я не делаю. А ты что, еще живешь такими предрассудками?

– Моя профессия не оставляет мне права выбора. Я должен видеть все тонкости и отличия. И даже разбираться в предрассудках.

– Ясно.

– Так вот, она уехала в Белград, поступила в хороший институт. И, получается, в это время в Загребе познакомилась с Вуковичем.

– Что нам это дает?

– Ничего. Пока что никаких догадок. Все так любили мать Горана, все так ею восхищались. Даже Алма не имела интереса в ее смерти, если верить ей и Бранко.

Биттерфилд закрыл все документы и убрал обратно в папку, переданную ему Гораном.

На следующее утро Наташа проснулась рано и услышала взволнованные голоса, доносившиеся с первого этажа. Казалось, две женщины ругались, а мужчины пытались их разнять. Но Наташа ни слова не понимала. Она спустилась на первый этаж и увидела, что Зара стояла у окна и теребила жемчуг на шее, а Алма сидела в кресле, закинув ногу на ногу. Она чему-то улыбалась.