– А знаете, что? Дом мой, так что собирайте вещи и съезжайте. Не желаю вас больше видеть под своей крышей. Сейчас утро…

Я выглянула в окно. Красотища! Небо голубое, безоблачное. Солнышко светит. Птички поют.

– …вот, чтобы к вечеру вас здесь не было.

Признаться, меня по-прежнему не покидало странное ощущение сна. А во сне тебе море по колено и сам черт не брат. Именно это чувство нереальности происходящего и придавало мне смелости.

– Что? – вылупила глаза циркулярная пила Марша.

– Как? – ахнула атаманша Рут.

Сестрицы переглянулись и завопили хором:

– Маменька! Убогая с ума сошла! Маменька! Она выгоняет нас из дома.

Я хмыкнула: ну прямо первостатейная злодейка.

Можно подумать, я их на улицу выставляю, без вещей, в мороз. Тем временем у мачехи Хлои, леди Кэтрин, дважды вдовы, имелся свой собственный дом, доставшийся ей от первого мужа. Пусть не такой шикарный и просторный, как этот, но вполне уютный и обжитой. Сейчас там обитал ее брат – безработный увалень, который только и умел, что на диване лежать да жаловаться на жизнь. Ничего, как-нибудь уместятся вчетвером в трех комнатах.

А не надо было над сироткой измываться!

И тут стены затряслись, пол заходил ходуном. Что это?!

Спустя миг выяснилось, что это леди Кэтрин спешила на крики своих драгоценных дочурок!

Дочурки же смотрели на меня с видом победительниц и своими гаденькими ухмылками словно говорили: «Ох и задаст тебе маменька трепку!»

Дверь в гостиную, где я очнулась после падения с десятого этажа, с грохотом ударилась о стену, и внутрь комнаты ворвалась разъяренная фурия. Мачеха Хлои женщиной была крупной. Ее корпулентные достоинства так и норовили вылезти из корсета, словно поднявшееся дрожжевое тесто из слишком тесной для него миски.

– Что… случилось? Что… за крики? – из-за одышки леди Кэтрин говорила с большими паузами. За ее спиной в дверном проеме маячила высокая мужская фигура.

У нас гость?

При виде матушки мои сводные сестры принялись тараторить, перебивая друг дружку:

– Лентяйка Хлоя совсем отбилась от рук.

– Не хочет мыть окно.

– И завтрак готовить тоже не хочет.

– Она сказала, что этот дом принадлежит ей и что мы должны убираться на все четыре стороны.

– Прямо сейчас.

Брови мачехи сошлись под грозным углом. Она медленно-медленно повернула голову в мою сторону и тяжело уставилась на меня исподлобья.

– Это правда, Хлоя?

Будь сейчас на моем месте ее затюканная падчерица, от такого гневного взгляда наверняка грохнулась бы в обморок. Но после падения с десятого этажа человека уже сложно чем-то напугать.

– Нет, неправда.

Решив, что я струсила и пошла на попятную, сестрицы-гадюки торжествующе ухмыльнулись.

Не дав им порадоваться победе, я добавила спокойным тоном:

– Вы должны уйти отсюда не прямо сейчас, а к вечеру. У вас есть время перевезти вещи в свой старый дом на улице Фонтанов.

Право слово, я сама себе удивлялась. Раньше, до своей смерти, я была человеком мягким, неконфликтным, терпела, сглаживала острые углы, но к чему меня это привело? Моя жизнь закончилась на бетонной парковке. Больше таких ошибок я не совершу.

От моего заявления глаза мачехи едва не выпали из орбит, ноздри раздулись, а лицо стало таким красным, что я обеспокоилась ее здоровьем. Как бы ни схватила сердечный приступ.

Трясясь от злости, леди Кэтрин открыла рот и, похоже, приготовилась утопить меня в потоке брани, как вдруг за ее спиной громко пробасили:

– Что? В дом на Фонтанах? Я не согласен! Мне и одному там тесно.

Отодвинув мачеху в сторону, вперед вышел высокий детина, весь усыпанный веснушками и с клочковатой рыжей бородой. Ее брат. Тот, кому леди Кэтрин позволила занять свое старое жилище.