Он оттолкнулся от косяка, прошёл мимо меня, затушил сигарету в раковине, там же и оставив. Я подумала, что Наталье, наверное, не привыкать. И сделала шаг. Потом ещё один. И возликовала, не так все и страшно. Не настолько я ему нужна. Но радовалась я рано. Одно движение, и мое запястье крепко стиснуто в чужой руке. Я выругалась, мысленно, разумеется.

– Отпустите.

– А если нет?

– Вам это не нужно, – спокойно ответила я. – А мне тем более. Вам просто скучно. Отпустите, я пойду, ваш отец меня ждёт.

– Отец, значит? – Александр чуть подтянул меня к себе, легко ломая сопротивление, он был гораздо сильнее меня. – Будешь ублажать его дряблое парализованное тело? Он ещё силён? У него стоит?

– Хватит, – крикнула я и выдернула свою руку. Шагнула назад, потерла ноющее запястье. – Не говорите того, о чем будете потом жалеть.

И бросилась прочь из кухни, грохоча каблуками туфель.

– Как бы ты не пожалела, – крикнул он вслед. 

Я побежала не к себе. Там, за дверью с хлипким замком, который не смог сдержать Максима, я не чувствовала себя в безопасности. Я пошла к Игнату. Он ещё был властен над сыном, пусть и власть эта носила чисто номинальный характер. Я не стала жаловаться, это было бы бесполезно. Просто провела с ним следующие два часа, хлопоча, словно наседка, не отходя ни на шаг.

Ко мне вернулась бессонница. Мысли то и дело возвращались к баночке с таблетками – выпить, провалиться в сон. Но я не чувствовала себя в безопасности. Мысль о том, что Александр может войти, а я буду совершенно беспомощна, отрезвляла. Забылась коротким сном только на рассвете.

Снился мне Данька. Я боялась, что забуду его лицо. Во сне оно являлось мне чётко: каждая веснушка на крошечном носу, волосы, которые завивались на затылке в тугие кудри. Максим говорил, что он как девчонка, а я не позволяла стричь своего сына. Мне нравилось поднимать ребёнка на руки, наслаждаться его тёплой тяжестью, зарываться в его кудри лицом, вдыхая неповторимый детский запах. 
А потом я просыпалась. И наваливались прежние сомнения. Правда ли, что у него были такие же глаза, как у Максима? Может, мои воспоминания смазались и они лгут? Может, лгут и мои сны? И в этот раз я лежала, выключив невыносимо пиликающий будильник, смотрела в потолок и пыталась удержать сон в памяти. Да, такими они и были. Темно-карие, с зелеными крапинками. Их видно, только если смотреть близко, прижавшись носом к носу. У Максима я их заметила при первом поцелуе. Я тогда вдруг открыла глаза, остановилась, словно одумавшись. И он почувствовал мои сомнения. Открыл глаза, и я увидела их, эти крапинки. Точно. И у Даньки такие же. 

День был тяжёлым. У Игната поднималось давление буквально до критических цифр. Я настояла на вызове врача, тот настаивал на госпитализации, но хозяин был упрямее нас. В доме навязчиво пахло сигаретным дымом и алкоголем, казалось, эти запахи впитались в сами стены.

В коридорах хозяйствовало эхо. Оно отдавалось от каждого шага, звука голоса. Я старалась ходить как можно тише, чтобы не нарушать неестественную тишину. Игнат уснул, утомленный борьбой со своими недугами. Я хотела к морю, боялась и злилась на себя за этот страх. На цыпочках спустилась вниз. Двери в большую гостиную были открыты. Я замерла за створкой, боясь пересечь небольшое пространство. На стене висела огромная плазма, звук был выключен. По экрану молчаливо извивались полуобнажённые  женские фигуры, транслировался один из музыкальных каналов. Клип без музыкального сопровождения выглядел нелепо, но Александр сидел в кресле, вытянув длинные ноги, и внимательно смотрел на экран. На его лице пустота. Интересно, он думает вообще о чем-нибудь сейчас? Медитирует? Умер?