Во многих языках слово «истина» – женского рода: aletheia по-гречески, veritas по-латыни, emet по-еврейски. Языковая ассоциация истины с раскрытием очень древняя: греческое слово aletheia означает «неприкрытость», то, в чем ничто не скрыто и не таится, оно происходит от lathein («ускользать от внимания или обнаружения»), с отрицательной приставкой a-. В латинском veritas образы наготы присутствуют даже более явно: Гораций говорит о nuda veritas, Петроний – о nuda virtus. Nuditas naturalis и nuditas virtualis – обе эти идеи легли в основу позднейшей персонификации «обнаженной истины» (Warner 1985: 314–315). В эпоху Возрождения истина отождествляется с природой, тоже «женщиной». Истина столь же первична и первозданна, как и природа. Иконография природы и иконография истины похожи: на изображениях и той и другой – обнаженная или обнажающаяся молодая женщина, открывающая себя чужому взгляду.

Самые ранние изображения человеческого тела – не мужские, а женские. В палеолите безымянные фигурки женщин, видимо, служили знаками плодородия. Нагота богинь, имена которых нам известны, включая Афродиту и Иштар, также символизировала плодородие и плодовитость (Barcan 2004: 87). Женская нагота выполняла защитные и магические функции. Считалось, что женская грудь и половые органы наделены оккультной силой: если женщина обнажит грудь и половые органы перед небом, морем или нивой, это может вызвать благодатный дождь, успокоить шторм и заставить землю плодоносить (Walker 1977: 194). Культ богини со многими сосцами, Артемиды Эфесской, отправлялся в грандиозном храме, считавшемся одним из семи чудес света.

Тем не менее уже в искусстве Древней Греции полное обнажение женщины (в отличие от обнаженного мужского тела) встречается редко и главным образом в негативным контексте, как признак ее слабости или того, что женщина подверглась насилию[2]. Случаи, когда женщина преднамеренно обнажает грудь, связаны с иконографией мольбы: к примеру, мать обнажает грудь перед взрослым сыном, умоляя его о чем-то (Cohen 1997: 72). Историк Лариса Бонфанте (Bonfante 1990) упоминает, что в греческом искусстве женщины частично обнажаются в мифологических сценах, представляющих момент большой опасности, чтобы показать свою слабость и уязвимость. Елена обнажила грудь, когда ее третировал муж Менелаос. Клитемнестра сделала то же самое перед Орестом, а Гекуба – перед Гектором. Кассандра обнажилась, когда искала убежища у статуи Афины в Трое, спасаясь от насильника Аякса. Напротив, добропорядочные жены граждан полиса, из уважения к приватности брака, в таком обнажении не участвовали и в целом редко служили предметом изображения.

Мифологические сцены, в которых обнажение связывалось с насилием, стали источником фантазий художников позднейшего времени. На полотнах XVII–XVIII веков Истина обнажается не сама – покрывало с нее срывает Время, старик с косой или крыльями. Какое желание влечет того, кто обнажает Истину, – эротическое или исследовательское? Или же эти желания – одного рода, просто это не всегда открыто признают? В тропах «Природа, обнажающаяся перед Наукой» или «Время, раскрывающее Истину» активен только разоблачающий, сам исследователь, Прометей-похититель, а Природе-Истине отводится роль пассивной жертвы (ил. 4). На тех изображениях, где Истину похищают, разоблачают, ею овладевают, она представляет собой «негативный отпечаток господства» (Warner 1985: 325); собственные ее желания значения не имеют. По наблюдению исследовательницы Марины Уорнер, троп, в котором для обретения Истины требуется учинить над ней насилие, характерен для художников-мужчин. Хотя художницы также могут создавать аллегорические изображения – к примеру, фигуры Мира, Свободы или Милосердия, метафору насилия они не используют.