уже убил! Раздавил, как таракана.

– Не прибедняйся, – еще шаг в мою сторону.

– Пошел ты!

Остановился.

– Как скажешь, – три стаккато-шага и дверь оглушительно закрывается. Я погружаюсь во тьму. Плакать устала – кричать тоже. Мерзкий холод забрал все силы. Пусть лучше вернется пустота. Я с головой ныряю в похожее состояние и забываюсь на какое-то время.

Прихожу в себя от запаха гари. В горле так прогоркло, что меня выворачивает скопившейся слюной: в желудке пусто.

Отхаркиваюсь, затем встаю и бреду в ту сторону, где предположительно есть дверь. Сейчас не видно даже полоски света. Робко стучу, боялась оглушить себя звуком. Горло дерет удушающий кашель. В голове такой туман, что я едва понимаю, что делаю. Стучу еще, снова закашливаясь. Кричать не могу: голос осип, в трахее настоящий пожар. Голова кружится, ноги все время уходят куда-то в сторону, но я хватаюсь за дверь и, прислоняясь горячим лбом к холодному металлу, просто пытаюсь дышать. Редко и осторожно. Но получается точно, как у девяностолетнего дедушки, который решил прогуляться по лестнице на шестнадцатый этаж.

– Марк… – шепчу я, без надежды, что меня кто-то услышит.

Заношу руку для удара и, собрав последние силы, шваркаю по железяке. От громоподобного звука меня скручивает, и я тут же заваливаюсь. Не чувствую уже ничего: словно в замедленной съемке на меня летит пол и припечатывается ко лбу.

Сквозь пелену слышу скрежет. Он неприятно врезается в сознание. Из глотки вырывается протяжный стон.

– Вика-Вика, что с тобой столько проблем? Ну, как можно было так упасть? – сильные руки поднимают и прижимают к себе. Я слышу знакомый запах и не могу вспомнить, что он мне напоминает. Не что, а кого…

Марк несет меня куда-то наверх. Я все еще тяжело дышу и не открываю глаза. Яркий свет даже через закрытые веки режет так, что хочется истошно кричать. Но голоса нет.

Мужчина укладывает меня на что-то мягкое, подкладывает под шею подушку, затем льет что-то на лоб. Меня подкидывает от острой боли.

Запах гари есть и здесь, но немного меньше.

– Виктория, ты меня слышишь? – спрашивает Марк, прикладывая к ране мокрую вату, отчего мне хочется выматериться. Мотаю головой.

Марк дует на рану и резкое жжение отступает. Вспоминаю, как в детстве я гоняла на велике и папа так же дул на разбитую коленку. Но Вольный забрал у меня все – теперь даже воспоминания не имеют смысла. Одергиваю его руку, все еще боясь открыть глаза.

– Уйди…

– Мы связаны, хочешь ты этого или нет, но ни ты ни я не можем этого избежать. Выход есть только один: вспомнить.

Я откашливаюсь, поворачиваясь на бок. Марк приподнимает меня. Наконец, открываю глаза. Весь дом задымлен.

– Пей, – Вольный заставляет меня сделать глоток. Горло немного отпускает.

– Что произошло? Ты решил нас спалить? Хоть бы форточку открыл, – сиплю я.

– Неплохая идея – спалить, но это не я, к сожалению. Ты сейчас готова открыть память?

– Нет, я никогда не буду к этому готова.

Марк ставит чашку на стол и вдруг хватает меня за горло.

– Говори все! Ты что-то не договариваешь! Кто за нами следил, кто были эти двое в квартире?

– Ма-арк, отпусти! Ты мне шею сломаешь, – беспомощно хриплю я, вцепляясь в его пальцы.

– Отпущу, но ты должна сказать правду! – у него яростно горят глаза, чувствую, как сжимаются кончики пальцев и одно движение отделяет меня от смерти. Может позволить ему сделать это? Зачем жить, если твоя жизнь уже не имеет смысла?

– Делай, что хочешь, но я устала говорить тебе одно и тоже. Ты словно не слышишь. Видишь свою правду и только свою, читатель памяти хренов. Ничего ты не можешь прочитать, если дальше своего носа ничего не замечаешь!