В том, что она долго и добросовестно работала, сомневаться не приходится: она была терпеливой, сильной, выносливой женщиной – «хорошей матерью», как всегда охотно признавали старшие Джойнеры, для многочисленной семьи, которую она теперь начала выводить в свет.

Что касается старших детей «Медведя» Джойнера от предыдущего брака – Зака, Хэтти, Роберта, Теодора и Руфа (Марта и Джордж, оставшиеся двое из семи детей, умерли в детстве), то они, похоже, с самого начала находились вне сферы контроля мачехи. Их ярко выраженные индивидуальности уже определились и сформировались к тому времени, когда их отец женился вторично. Они унаследовали в значительной степени его сильный характер, его высокомерную уверенность в своих силах, в значительной степени его цвет, его независимость, его интеллект, его грубый и размашистый юмор, его быстрое остроумие.

Нет никаких свидетельств того, что они сознательно презирали свою новую мать, но нет сомнений, что они чувствовали свое превосходство над ней. Даже в захолустной деревушке их взгляд на жизнь был шире, смелее, терпимее и опытнее, чем у нее; а ее узкие предрассудки, ее ограниченное видение, ее жесткие мелкие моральные принципы (все это – плоды наследства, которому она не могла помочь) просто забавляли их, вызывали насмешки и веселье.

Особенно Захария, хотя в более поздние годы он всегда с чувством говорил о ее прекрасных качествах, был особенно активен в своем юмористическом анализе ее. Его забавляли ее суеверия и предрассудки; действия ее ума и узкие рамки ее морали казались ему гротескными и смешными; он расспрашивал, дразнил, исследовал ее довольно жестоко, чтобы, как он говорил, «понять, что в ней происходит».

Кодекс этой бедной женщины был странным и противоречивым, и все же, поскольку он был единственным, который она знала, она считала его верным: он казался ей естественным, и ей не приходило в голову подвергать его сомнению.

Тот суровый кодекс, которого она придерживалась, был исконно американским. Он не только во многом определил нашу жизнь и историю, но и сохраняется до сих пор, являясь корнем многих болезней, моральных комплексов Америки. Например, она считала, что «хладнокровно» лишить жизни человека – это плохо, но не так плохо, как выпить. Она всегда предостерегала своих детей от дурного образа жизни и распущенности, говорила о людях, совершающих «всякие безнравственные поступки и разврат», но ей было бы странно слышать, чтобы убийство называли аморальным поступком. Правда, это было «ужасное преступление» – она могла понимать его в таких терминах, потому что Библия рассказывала о Каине и Авеле и учила, что лишать жизни нечестиво. Но в частном порядке она не считала, что лишить человека жизни – это и вполовину не так плохо, как выпить или – что было самым безнравственным поступком – переспать с женщиной, которая не была его женой.

Лишение жизни, пролитие человеческой крови было настолько неотъемлемой частью жизни пионерской общины, что это не вызывало удивления. Конечно, она не стала бы открыто защищать практику убийства, хотя в удивительном количестве отдельных случаев была готова ее отстаивать, и, в сущности, очень возбуждалась, когда Захария с обманчивой серьезностью указывал на то, что ее родной брат, жизнь которого в других отношениях она считала образцом христианских добродетелей, в горячей юности неплохо обращался с оружием и, как известно, убил трех человек:

– Так вот, Зак, – сердито кричала она, – не копайся в этом. У Риза были свои недостатки, как и у всех, и я считаю, что в молодости он мог быть вспыльчивым. Но он всегда вел жизнь доброго христианина и богобоязненного человека. Он никогда не пил, не курил, не сквернословил, не гулял с женщинами, как некоторые люди, о которых я знаю. – Тут она обвиняюще посмотрела на своего провинившегося пасынка, который вернул ей взгляд, выражающий безмятежную невинность. – Так что не надо на него наезжать: он всегда был честным, нравственным человеком.