Все это несказанно забавляло Захарию: он не хотел быть жестоким с ней, но, как она говорила, он «постоянно мучил» ее, тщательно копаясь в путаном тряпичном мешке ее нравственного сознания, чтобы увидеть, какие еще тайны откроются.

Известно, что он говорил о физической остроте ее обоняния, которое действительно было удивительным и которое унаследовали все ее дети (однажды она, как рассказывают, «учуяла запах горящих листьев за пять миль от горы, задолго до того, как все остальные узнали, что там горит»):

– Ну, огонь и серу она чует гораздо дальше. И ад! Если бы я выпил в Ливийском холме, она бы учуяла запах на моем дыхании еще до того, как я пересеку границу округа!

В другой раз она, как говорят, окликнула его, как только он вошел в дом:

– Зак Джойнер! Ты опять пил эту плохую, старую, гнилую, мерзкую кукурузную жижу. Я чувствую этот запах в твоем дыхании!

– Мама, – темпераментно ответил он, – нет никакой плохой, старой, гнилой, мерзкой кукурузной водки. Некоторые из них хороши, – продолжил он тоном рассудительной оценки, который, должно быть, показался ей очень трудным, – а некоторые лучше. Но плохйо нет!

И снова, когда однажды «Медведь» Джойнер вернулся с Ливийского холма с таким сообщением:

– Ну, Тад Бартон снова пошел и сделал это!

– Что сделал? – спросил Захария, глядя вверх.

– Ушел и убил человека, – ответил «Медведь» Джойнер.

– О! – облегченно произнес Захария, бросив лукавый взгляд на мачеху, – Я боялся, что ты скажешь мне, что он сделал что-то очень плохое, например, напился.

«Медведь» Джойнер был не менее искусен, чем его сыновья, в этом виде спорта – дразнить свою недоумевающую жену. Рассказывают, что, приехав однажды вместе с ней из Зебулона, чтобы повидаться с ребятами, которые в то время «держали магазин» в Ливии Хилл, он зашел в магазин и, обнаружив там дежурившего Зака, завел между ними следующий разговор:

– Мальчики, вы ведете жизнь Христа, как велела вам ваша мать?

– Да, сэр, – ответил Захария.

– Сделали ли вы свою работу по дому сегодня утром?

– Да, сэр.

– Полил молоко?

– Да, сэр.

– Посыпал сахар песком?

– Да, сэр.

– Починил весы?

– Да, сэр.

– Ну, – сказал «Медведь», – тебе лучше позвать Теда и Боба. Твоя мама здесь, и мы собираемся помолиться.

Наконец, к путанице и бедам второй жены Уильяма Джойнера добавился случай с Харриет – «мисс Хэтти» более поздних лет, так как она так и не вышла замуж. Из всех детей «Медведя» Джойнера Хэтти была самой любимой. В ней, пожалуй, больше, чем в других, он видел те качества – быстроту ума, юмор, независимость и интеллект, – которые больше всего ценил в себе. Говорят, что она была его «любимым ребенком» – эвфемизм, возможно, означавший, что она была незаконнорожденной, – и этим объяснялась более глубокая забота о ней отца. Во всяком случае, хотя ее рождение было скрыто в безвестности, которая так и не прояснилась – ведь старый «Медведь» Джойнер никогда не говорил об этом, и никто не осмеливался говорить об этом с ним – она воспитывалась как член его старшего поколения. Рассказывают, что однажды он уехал на несколько недель в путешествие на юг, а когда возвращался, взял с собой ребенка. Ей тогда было почти восемь лет, и Марта, первая жена, была еще жива. История гласит, что Джойнер принес ребенка в дом – семья ужинала, и лица других детей удивленно повернулись – и усадил ее рядом с собой за стол.

– Это, – сказал он, – ваша новая сестра. С этого момента она будет одной из членов нашей семьи, и вы будете обращаться с ней так же.

И это все, что было сказано. Говорят, что Марта, первая жена Джойнера, приняла ребенка как родного; и, справедливости ради, надо сказать, что, какие бы дополнительные беды и смятения ни вызывало в душе этой растерянной женщины новое доказательство злодеяний Джойнера, она всегда свободно признавала, и больше всех – сама Харриет, как еще одну дань достоинствам этой женщины, что она была хорошей матерью и воспитывала девочку как «одну из своих».