Позднее, как уже говорилось, генеалоги аборигенов пытались объяснить отличие Захарии Джойнера, прослеживая его род до средневековья. Это было бесполезно. Ответ лежал ближе к дому. Ведь никто так и не узнал, откуда родом его отец. Да это и не имело значения. Старый «Медведь» Джойнер происходил из того же места и был того же рода, что и все остальные люди в горах. Но он был человеком, который научился читать. И в этом кроется суть всей загадки.

Если, как говорит Карлайл, история мира записана в жизни его великих людей, то и дух народа запечатлен в героях, которых он выбирает. Лучшей иллюстрации этого факта, чем жизнь Захарии Джойнера, не найти. С исторической точки зрения его положение достаточно надежно. Правда, наибольшая слава пришла к нему там, где он сам хотел бы быть – на родине. Его имя не достигло национальной известности Уэбстера или Кэлхуна; несомненно, большинство людей за пределами Катобы затруднились бы назвать его имя. Но историки запомнят его как лидера в делах собственного штата на протяжении почти пятидесяти лет; как способного и находчивого губернатора; позднее – как одного из наиболее ярких и колоритных лидеров дебатов в Сенате США; и в целом, если взвесить и оценить всю историю его жизни, как человека, обладавшего большими природными способностями и умом, учитывая его место, время и положение.

Он руководил делами своего штата во время Гражданской войны, руководил мужественно и умело. В тяжелые периоды он не поддавался угрозам и не поддавался истерии народных чувств. В последние дни существования Конфедерации, когда армии испытывали острую нужду, он сдержанно отказал Джефферсону Дэвису в требовании отдать почти семьдесят тысяч костюмов, обуви и пальто, которые принадлежали штату и находились в его распоряжении. Он прямо и без извинений отказался, заявив, что оборудование будет использовано в первую очередь для реабилитации его собственного народа; и хотя этот акт бунтарства вызвал горькие осуждения со всех сторон, он остался при своем решении и не стал отступать.

Позже, в мрачные времена Реконструкции, военной оккупации, черных легислатур и ночных всадников, он оказал еще большую услугу своему штату. И завершил свою долгую жизнь, полную почестей и достижений, в качестве члена Сената страны, в которой он умер во время последней администрации Кливленда, в 1893 году.

Все эти факты достаточно хорошо известны, чтобы сделать его место в летописи страны надежным. Но для жителей Катобы его имя значит гораздо больше, чем это. Они хорошо знакомы с историей его жизни и послужным списком его должностей в том виде, в каком они изложены здесь. Но эти почести и достижения, как бы великолепны они ни были, сами по себе не объясняют того места, которое он занимает в сердце Катобы. Ведь он – их герой: в самом локальном и конкретном смысле они чувствуют, что он принадлежит им, не может принадлежать ничему другому, принадлежит им и только им. Поэтому они любят его.

Он был не только их родным Линкольном – сыном своей глубинки, шедшим к славе по бревенчатому пути, – он был их Крокеттом и Полом Баньяном в одном лице. Он был не только их героем, он был их легендой и мифом. Он был, да и по сей день остается, своего рода живым пророчеством всего того, чем они сами хотели бы стать; местным божеством, вылепленным из их глины и дышащим их воздухом; языком, который произносил слова, голосом, который понимал и говорил на языке, на котором они хотели, чтобы он говорил.

Сегодня о нем рассказывают тысячи историй. И какая разница, что многие из описанных в них событий никогда не происходили? Они правдивы, потому что именно такие вещи он мог бы сказать, именно такие вещи могли бы с ним произойти. Таким образом, в какой степени и какими сложными путями он был создан таким в их воображении, никто не может сказать. Насколько человек сформировал миф, насколько миф сформировал человека, насколько Зак Джойнер создал свой народ или насколько его народ создал его – никто не может знать, да это и не важно.