Задираю подбородок, показывая фальшивую браваду. Смело встречаюсь глазами с Мироном и его взгляд прошивает насквозь. Он ликует от совершенной мести и моего прокола. Глумится, я вижу это по его кривой усмешке.

А вот мама нет. Конечно, сейчас она не даст мне и слова сказать в своё оправдание. Для неё я невоспитанная дочь, за которую ей теперь стыдно перед всеми.

Обиженно проигнорировав вопрос, спрыгиваю на пол. Задеваю собой всё ещё стоящего рядом Мирона. Наши тела соприкасаются слишком тесно, что я даже сквозь прохладу промокшей ткани почувствовала тепло его крепкого торса. А в районе талии продолжила ощущать тяжесть широкой ладони, которая нахально стискивает и не отпускает.

– Пусти! – произношу почти шепотом, едва шевеля пересохшими губами.

И Власов, будто придя в себя, отступает от меня на несколько шагов назад. Но не отводит прожигающего взгляда, переполненного триумфом.

Разворачиваюсь. Как в замедленной съёмке иду на выход. Втягиваю голову в плечи, проходя мимо мамы, грозно занявшей часть дверного проёма.

Меня трясёт от предчувствия скандала и маминых нотаций. Но больше всего жалит тело то, что Мирону в очередной раз всё сойдёт с рук. Но наябедничать на него я себе не позволяю.

Что-то останавливает меня, и даже злость на выходки Мирона запрещает мне рассказывать маме все подробности.

Почти бегом поднимаюсь по лестнице. Слышу, как за мной направляется мама, но шаг не сбавляю. Вбегаю в комнату. Дверь не захлопываю, хоть и горю неистовым желанием поступить именно так. Знаю, что мама не отступится и перед сном прочитает лекцию.

– Что это было? – бросает мне в спину, сразу же закрывая дверь. Словно не хочет иметь свидетелей своей воспитательной работы. – Разве так мы с отцом тебя воспитывали?

Всегда так! Применяет запрещенный прием, всякий раз упоминает отца, чтобы воззвать к моей совести.

– Вот только не вмешивай сюда папу, – импульсивно разворачиваюсь лицом к маме. Замечаю, как её взгляд на мгновение затягивает печалью, но остановить себя уже не могу. – Он совершенно ни при чём, не он подарил мне сводного братца. И если хочешь знать, то что ты услышала там… – указываю подбородком в сторону, словно задаю направление. – На кухне, это чистая правда. И я не стану забирать своих слов и уж тем более, – выхожу из себя от одной только мысли, что мама может потребовать от меня извинений перед Мироном. – Извиняться за них.

– Вообще-то я говорила о другом, о тех пошлостях, что ты мне прислала в сообщениях, – убирает телефон обратно в сумочку. – Ну раз тебе не терпится поговорить о Мироне… Ок!

Я злюсь ещё сильнее. У меня нет никакого настроения вести беседы о нём. И уж тем более, выслушивать, что оскорблять других нельзя.

– Я надеялась, что вы поладите.

– Мы не нашли точек соприкосновения, – дословно повторяю недавнюю мамину фразу. – Кроме одной… обоюдная ненависть. Он испортил мне блузку, я дала ответную словесную реакцию.

Умалчиваю, что бой мороженым начала именно я. Ни к чему сейчас обращать мамино разочарование всецело на себя.

– Дай ему шанс, – тихонько просит мама. – Ему, как и тебе нелегко сейчас, а может даже и намного хуже, – замолкает. Делает большую паузу, словно что-то знает, но пока не готова раскрыть всех карт. – А теперь потрудись рассказать о своих сообщениях.

Проявленное мамой сопереживание Мирону меня чертовски злит. Она жалеет чужого ребёнка, а родную дочь готова отчитать за правду. Но даже обуявшее чувство справедливости не позволяет мне сдать Власова со всеми его гнилыми потрохами.

И всё не потому что я такая хорошая, а потому что хочу спокойной жизни. А этому никогда не бывать, если я вдруг расскажу о выходках Мирона.