— Домой пошли, Зараза, — помогаю Полине подняться.

Придерживая одной рукой, второй кое-как натягиваю на неё свою куртку. Полинка заваливается на меня. Какие-то рефлексы у неё ещё живы. Хватается за шею.

— Тихо ты, дурная.

— Чего ты обзываешься? — обиженно всхлипывает. — Всегда говоришь обидные слова, а я ничего плохого тебе не сделала.

— Потому что ты маленькое бесячее недоразумение.

— Я не маленькая! — возмущённо сопит. — И сам ты недор… тьфу… то самое.

Рассмеявшись, кое-как закрываю тачку, веду Полину к подъезду и открываю нам дверь. Её руки сползают мне на пояс. Выходят такие милые обнимашки. В лифте она утыкается носом мне в шею. До мурашек, блядь! Горячее дыхание, едва касающиеся кожи тёплые губы. У меня встаёт, а мой персональный Хвост прижимается теснее.

— Выходим, — кое-как выношу её из лифта. Вожусь с ключами от квартиры, и аллилуйя, дом, милый дом.

— Стоять, — прислоняю Полинку к стене. Свою куртку вешаю в шкаф.

Наклоняюсь, чтобы снять обувь. Чувствую её пальчики, коснувшиеся моих волос, и девчонку снова качает. Она вынужденно опирается ладонью прямо на мою голову.

— Поля, блин! — ржу я. — Ладно, держись уже. Ногу давай сюда.

Снимаю со сводной обувь, и пока она нас обоих тут где-нибудь не уронила, подхватываю на руки и уношу в спальню.

— Пить хочу, — напоминает Полина.

— Не вставай. Сейчас принесу.

Ухожу на кухню, набираю воды в бутылку и возвращаюсь к ней. Сидит на краю кровати, уперев ладони в матрас по обе стороны от себя. Голову опустила и опять всхлипывает.

Опускаюсь перед ней на корточки, вкладываю стакан в ладони и заглядываю в бессовестные, пьяные, но всё равно очень красивые глаза. Волосы мешаются, убираю ей за уши. По щекам опять текут слёзы. Да что ж такое?!

— Я больше никогда не буду пить, — тихо говорит Полина.

— Конечно, не будешь. Я тебе не разрешаю.

— Ты никогда мне ничего не разрешаешь, — обижается она. Зато плакать перестаёт. — А я ради тебя приезжала. А ты… Ты гнал меня всегда. Пинал, как надоевший мячик… Так качает, — смотрит на меня несчастными мутными глазами.

У меня ступор. Я не понимаю, что ответить ей сейчас.

— Это пройдёт, — заверяю её. — Ложись. Тебе надо проспаться.

— Не хочу, — вытирает лицо и допивает остатки воды. Морщится. Её желудок возмущённо урчит, и я на всякий пожарный иду за тазиком.

Ставлю у кровати, в глубине души надеясь, что он ей не пригодится.

— И чего же ты хочешь? — усмехаюсь, усевшись на пол у кровати сводной.

— Яа-а-а, — пьяно улыбается. — Чтобы меня любили, — хихикнув, падает на спину, раскидывает руки в стороны и делает подобие снежного ангела, размахивая ими вверх-вниз и глядя в потолок. — И ещё ёлку. Во-о-от такую огромную, — показывает руками, растягивая их в стороны от себя. — И, и… яблочный пирог. С корицей, сахарной пудрой и горячим какао. Домой хочу, и чтобы папа не пил больше. И чтобы Кирюша был живой, и мы катались на байках, и летом ездили на речку купаться…

С каждым словом её голос становится всё тише. Поля поворачивается на бок, подкладывает ладошки под щёку, закрывает глаза.

— … и чтобы Ваню больше не любить, — бормочет себе под нос, окончательно вгоняя меня в ступор. — Он же придурок. Как его можно любить? Дед Мороз, я же немножечко прошу, — и тут я понимаю, что про моё присутствие окончательно забыли. — Или множечко?

Что-то ещё совсем неразборчивое болтает себе под нос, засыпая у меня на глазах.

— Вот это ни хрена себе мы погуляли, — запустив пальцы в волосы, смотрю в одну точку, пытаясь переварить услышанное и чувствуя себя тоже немного пьяным.