– Да, я вижу это. Но в этом твоя вина. Это ты ведёшь мать к помешательству.

– Если бы всё было так просто. Для начала… Ты ещё учился на адвоката, когда я построил это убежище – как раз во время Берлинского кризиса. После этого твоя мать приободрилась и снова стала сама собой. Тогда она за весь день могла выпить один мартини, и ей этого вполне хватало – а не четыре, как сегодня вечером. Дьюк, Грейс просто необходимо это убежище!

– Что ж, может быть. Но ты определённо сам нервируешь её, снуя по дому с этой затычкой в ухе.

– Вполне возможно. Но у меня нет выбора.

– Что ты имеешь в виду?

– Грейс – моя жена, сынок. А «любить и заботиться» – включает в себя и заботу о том, чтобы продлить ей жизнь, насколько это в моих силах. Это убежище может сохранить ей жизнь. Но только в том случае, если она будет находиться внутри него. Как, по-твоему, за какое время до атаки нас успеют предупредить? В лучше случае, минут за пятнадцать. Но для того, чтобы укрыть её в убежище, достаточно будет и трёх минут. Однако если я не услышу сигнала тревоги, у нас в распоряжении не окажется и трёх минут. Поэтому-то я и слушаю радио непрерывно. Особенно во время какого-либо кризиса.

– А если сигнал поступит в то время, когда ты спишь?

– Когда обстановка напряженная, я сплю с этой пуговицей в ухе. Когда она напряжена до предела – как, например, сегодня, – мы с Грейс ночуем в убежище. Девушкам тоже придётся сегодня ночевать там. И ты, если хочешь, можешь присоединиться к нам.

– Пожалуй, нет.

– Напрасно.

– Отец, даже если предположить, что атака возможна – только предположить, потому что русские ещё не сошли с ума, – так зачем же было строить убежище так близко к стратегической базе? Почему ты не выбрал место, которое оказалось бы подальше от любых возможных целей, и построил бы убежище там – опять же, только предполагая, что оно ей необходимо для успокоения нервов, что в принципе возможно – и тем самым избавить мать от ненужных страданий?

Хьюберт Фарнхэм тяжело вздохнул.

– Сынок, она ни за что не согласилась бы уехать отсюда. Ведь здесь её дом.

– Так заставь её!

– Сынок, тебе приходилось когда-нибудь заставлять женщину делать то, чего она по-настоящему не хочет? Кроме того, дело осложняется ещё и её склонностью к выпивке – с алкоголиками довольно трудно сладить. А я должен по возможности стараться ладить с ней, насколько это в моих силах. И… Дьюк, я уже говорил тебе, что у меня не так-то много причин стараться остаться в живых. И одна из них вот какая…

– Ну, продолжай же.

– Если эти проклятые, лживые подонки когда-нибудь всё-таки сбросят свои смертоносные бомбы на Соединённые Штаты, то я хотел бы отправиться на тот свет как подобает настоящему мужчине и гражданину – с восемью мёртвыми русскими, лежащими вокруг меня!

Фарнхэм выпрямился в кресле.

– Я не шучу, Дьюк. Америка – лучшая страна из всех, что когда-либо создавали люди за свою долгую историю, по крайней мере на мой взгляд, и если эти мерзавцы убьют нашу страну, я тоже хочу убить хотя бы нескольких из них! Человек восемь, не меньше. И я почувствовал большое облегчение, когда Грейс наотрез отказалась переезжать.

– Почему?

– Потому что не хочу быть изгнанным из своего родного дома каким-нибудь крестьянином со свиным рылом и скотскими манерами. Я свободный человек. И надеюсь до конца остаться свободным. Я подготовился к этому, как смог. Но бегство не в моём вкусе. Я… Девочки возвращаются!

Вошла Карен, неся напитки, за ней появилась Барбара.

– Ха! Барб осмотрела наши запасы и решила испечь креп-сюзе. Почему вы оба такие мрачные? Какие-нибудь плохие новости?