Неловко отворачиваюсь и иду к холодильнику.

— Успокоились бы раньше, включили голову и поняли бы, что в шесть утра ни в одной больнице посещений не бывает, тем более в реанимации. — И отхлебывает чай.

— Это моя кружка! — отвечаю, а у самой от его слов тепло внутри.

Может, он прав, и Богдан действительно на складе.

А вот Давиду мое замечание не нравится. Не допив, он ставит кружку подальше от себя, да с таким грохотом, что половина содержимого выливается на стол.

Ну и характер.

— В копилку ваших достоинств, Эвелина Евгеньевна, добавилась жадность!

— Мне не жалко, я просто поразилась, что из всей кучи посуды вы выбрали именно мою.

Мы одновременно оказываемся у холодильника. Возле дверцы происходит заминка.

Начбез уступает.

— Вы побрызгались духами?

— Нюхать меня входит в ваши обязанности? — Достаю молоко, планируя сварить дочери кашу.

Снова наши глаза встречаются. Я отхожу, пропуская эту гору мышц вперед.

— Нет! Просто у меня аллергия на некоторые ароматы. Немного свербит в носу, решил поинтересоваться.

— Очевидно, у вас и на некоторых женщин аллергия. Вы им грубите!

— Я? Грублю?! — смеется. — Еще не начинал.

— Давайте будем разговаривать соответственно статусу. Я ваш босс, вы — мой подчиненный.

И снова ухмыляется, ловко выудив из недр холодильника копченое мясо, огурцы и помидоры.

— Повторяю вам в последний раз. Я работаю на вашего мужа, вы мне не указ.

Сто лет я так долго не разговаривала с мужчиной, глядя при этом ему в лицо. Это странно.

— Пустите меня к плите.

— А вот это правильно. Женщина должна думать о том, чем будет питаться ее потомство, когда проснется.

— Ужас! Как вас жена терпит?

Давид ничего не говорит, но на этих моих словах поворачивается ко мне спиной. Молчит, через какое-то время, нарезав несколько кусков мяса и сформировав бутерброды, отмирает:

— Вы, очевидно, гораздо лучше меня разбираетесь в семейных отношениях, мадам Катаева. Брак, Эвелина, — это не череда скандалов и требований, а попытка найти ответы и компромисс.

Не могу! Меня это просто бесит! Я снова выхожу из себя, едва не роняя на пол бутылку молока.

— Вот изменят вам с секретаршей, наставят рога, будут безбожно врать, я на вас посмотрю!

— Вера хороший человек! — перебивает меня Давид, затем снова возвращается к нарезке овощей и мяса.

При этом нож стучит по доске, мешая мне думать.

— Она действительно хорошая женщина и замечательная мать, и хватит об этом, — добавляет он.

11. Глава 11

Надо быть умнее и игнорировать Замятина и его похвалу Вере, но меня прямо разрывает от возмущения.

Я стою у одного края стола, начбез — у другого, и после фразы о том, что секретарша моего мужа ангел во плоти, я смотрю на него как на абсолютное зло.

— Почему вы считаете, что она хорошая?! Тоже хотите подарить ей машину?

Усердно не свожу с него затяжного взгляда.

— Вы, не разобравшись, обвиняете человека, — так же выдержанно и до посинения глаза в глаза.

— Я пытаюсь добраться до сути, но мне никто не отвечает прямо! Вы ведь точно знаете, Давид, мать вашу, Всеволодович!

— Оставьте мою маму в покое и поешьте что-нибудь.

Несколько мгновений смотрит на меня с укором, затем идет к плите, чтобы лопаткой пошевелить яичницу.

— Вам нравится Вера, поэтому вы ее защищаете?!

— Эвелина Евгеньевна. — Достает две тарелки из посудомойки и, ловко разделив яичницу пополам, скидывает на них, перекладывает на каждую бутерброды, овощи и зелень, формируя для нас двоих завтрак. — Вера моя двоюродная сестра. И пусть вам будет стыдно за подобное!

— Ах вот оно что! — Рассмеявшись громче, чем необходимо, выразительно скрещиваю руки на груди, совсем забыв, что планировала варить для дочери кашу.