Лиам все еще пытался остановить меня, воззвать к моему благоразумию. Братец не знал, что мой разум был испепелен в тот момент, разорванный в клочья черным вожделением такой силы, о возможности существования которого я, пожалуй, даже не догадывался. Тогда я не мог слышать и  видеть Лиама, он был лишь препятствием. И если бы он, не дай Бог, оказался немного настойчивей, не уверен, что я не покалечил бы его.

            Ведьма сопротивлялась. Да, моя маленькая дерзкая гордая суккубочка смотрела на меня с искренней ненавистью. Но я был уверен, что совсем скоро заставлю ее глаза гореть уже от желания, и с языка вместо колкостей будут срываться только жаркие просьбы двигаться быстрее и глубже. Да, я умею вынуждать женщин умолять об освобождении, и заноза Юленька тоже станет петь эту сладкую песню.

            Именно так я, чертов самоуверенный придурок, и думал. Ни секунды не сомневался, что она попросит меня поиметь ее. По-другому и быть не могло. И я, наконец, погашу этот яростный огонь, что жрал мои внутренности и мозг с того момента, как я вдохнул ее незабываемый запах, как увидел свет ее голода.

            Но, увидев ее обнаженной, понял, что облажался. С первого же взгляда ухнул в какую-то Марианскую впадину с наковальней на шее. Сделал это сам. Добровольно. И обратно не выплыть, не выбраться. Неизбежное, неумолимое вожделение, как чокнутый экспресс без тормозов, несущийся с бешеной скоростью. И остановка возможна только в единственном варианте. Я, мокрый от пота и изнемогающий, кончаю глубоко в ее теле, впитываю ее затухающие стоны и судороги.

            Одного взгляда на нее, покорно лежащую на кровати, было достаточно, чтобы забыть обо всем. О моей злости, о наказании и подчинении, о том, что наступит завтра. День, с которого я больше никогда не смогу посмотреть в глаза Лиаму без мучительного стыда. И только чертов магический договор вспыхивал красной дымкой вокруг ее тела, напоминая, что пока не прозвучали нужные слова, она для меня недоступна.

            Одно касание моего языка, и вкус ее кожи расцвел у меня во рту. Это было необыкновенно. Чертовски непередаваемо! Это лучше всего, что я когда-либо чувствовал. Сердце зашлось в невозможном темпе от того, как стало меняться ее дыхание.

            Я ласкал ее кожу снова и снова, боясь сквозь грохот крови в ушах пропустить тот самый первый стон, что вырвется из ее горла, когда я пойму, что она сдалась. Желание росло во мне, с каждым ударом сердца становясь невыносимым, огромным, хотя предыдущую секунду мне казалось, что дальше уже некуда.

            Я задавал свой вопрос опять и опять. Ответ прежний. Но я не собирался отступать. Тело давно предало мою ведьму, как, впрочем, и мое меня.

            Едва вдохнув запах ее лона, почувствовав ее влагу на своем языке, я окончательно потерял даже те жалкие остатки разума, что у меня были.

            Мое тело – сплошной оголенный нерв. Бедра дергались и выгибались, невыносимо желая начать этот животный танец. Член твердый, как никогда в жизни. Я облизывал и выцеловывал каждый изгиб, каждый сантиметр. Ее трясло и словно прошивало током. Я ловил эти отклики пальцами, ртом, всей кожей. Она рыдала и стонала в голос. Я умолял мою ведьму избавить нас от страданий. Прекратить эту пытку. Пощадить нас обоих. Желание было так остро, что резало на куски, медленно, но непрерывно. Свирепая мука, жестокое наслаждение, пытка, на которую я обрек сам себя. Но я готов быть истязаемым сколько угодно, готов терпеть, если только буду знать, что она скажет «да».