Я по-настоящему выдохлась. Не осталось сил притворяться сильной.

– Вот, – страж положил на топчан узкий деревянный гребень и отвернулся, словно смутился. – Это поможет распутать волосы. Я вернусь за тобой, как истечет время. Надеюсь, ты успеешь поесть и написать письмо. И переоденься.

Я истерично прыснула. Поесть? Переодеться? Он, видимо, с луны свалился, или дверью ошибся, потому что прошлые стражи разве что не плевали мне в тарелку, а новую одежду я не просила, это было тщетно. Те звери рвали остатки моего платья с особым наслаждением, будто раздеть меня и унизить был приказ свыше.

Я на миг застыла над миской, невольно вспомнив Новогодье.

Синарьен так нежно снимал с меня это платье в нашу последнюю ночь, что одно воспоминание – и я снова задрожала, будто в горячке, стигма запульсировала, словно пыталась вырваться наружу. Светло-салатовый лиф праздничного наряда давно превратился в грязно-серую кольчугу с пятнами крови, казалось, кто-то увлекся и вышил маки не там, где положено. Белая многослойная юбка истончилась, с одной стороны порвалась и напоминала половую тряпку, а не красивое бальное платье.

Но щемящая радость от близости не покидала меня. Мы были вместе. Мы были счастливы. Там. В другом мире. В другом времени.

Я перевела взгляд на стену, чтобы смахнуть непрошенные слезы жалости к себе. На узкой полочке для обедов заключенных стояла горячая пшеничная каша, на ее вершине расплывался кусочек золотистого масла.

Сжавшись от тоски и беспомощности, я уронила голову на ладони и долго не могла успокоиться. Это будто благо перед казнью. Наверное, так и есть. Какой смысл мучить ту, что уже одной ногой в могиле?

Горячие слезы пробирались сквозь пальцы и обжигали израненную кожу.

Любава

Дверь тихо закрылась, оставляя меня одну. Я шумно выдохнула, растерла слезы по щекам, сжала кулаки. Должна же я хотя бы Синара спасти? Должна! Хватит сопли распускать! Принц не виноват, что его отец – подлец и расчетливый ублюдок.

Скинув тряпье, я намочила юбку в миске и быстро обтерлась краем ткани. Сбегала в отхожее место, морщась от боли – после перемещения на Энтар я будто прошла сквозь стекло – все тело изранено, и мелкие порезы не заживали, а в животе словно колтун из проволоки. Наверное, стражи меня и не насиловали, потому что я едва ноги переставляла, и выглядела, как зараженная чернотой старуха – худая, страшная, костлявая, разве что пятен болезни на мне не было, зато расцвели пышные розы синяков. Даже мои белые волосы, раньше сияющие, будто снег, теперь напитались крови и грязи, стали бурыми и тусклыми.

Хлопковая рубаха до колен приятно легла на плечи, широкий пояс плотно обернул талию. С трудом расчесав длинные волосы, я наспех сплела толстую косу и чуть не уснула сидя, но спохватилась и бросилась к бумаге и карандашу.

Бережно нажимая на грифель, выводила слова. Зачеркивала и снова писала. Что-то не складывалось, какая-то часть заклинания никак не вырисовывалась. Я трудно представляла, как использую его, но нужно хотя бы знать, что именно говорить, а дальше придумаю, как снять кандалы и применить магию последний раз в жизни.

Выводя последние строчки, я вдруг поняла, что улыбаюсь. Это ведь настоящая надежда: она пахнет ландышами и весной, не то что мое отчаяние последние недели – что разило плесенью, соленой кровью и потом.

Перечитала последнюю фразу: слово в слово, как в книге «Истинные узы». Я все заклинание вспомнила. Кажется.

Перечитав еще раз, засомневалась. А вдруг я ошиблась и что-то сотворю страшнее, чем смерть?