Я резко поднялась, тяжело спустила ноги с узкого топчана и встала. Перед глазами потемнело, затылок зажало, словно на него обрушилась кувалда – пришлось сесть назад.

Сжав мерзлыми пальцами переносицу, я заставила себя собраться.

Как спасти Синарьена? Если меня казнят, он умрет, где бы ни был.

Разве что…

Вскочила. Ноги подвели, и я тут же рухнула на изгвазданный пол камеры, цепи больно ударили по голени, добавив к синякам глубокий порез. Не обращая внимания на выступившую кровь, я доползла до двери и ладошкой ударила по нижней ржавой части. Грохот и лязг металла оглушил, под веками засверкало.

– Пожалуйста! – закричала я, морщась от собственного голоса. – Прошу! Кто-нибудь!

Где-то в глубине темницы ожили тяжелые шаги. Сердца в груди заполошно забились в унисон. Я знала, что будет, когда страж войдет, но готова выдержать очередную боль ради спасения Синара. Король вряд ли оценит мою жертву, но я не могла иначе.

Когда шаги напротив моей двери затихли, а я так и не смогла подняться из-за слабости, пришлось снова замахнуться и забарабанить по железяке, но уже кулаком.

Замок щелкнул, дверь приоткрылась и, зацепившись за мои ноги, слабо ударила по скуле. Затхлый воздух коридора с шипением прокрался в камеру.

С трудом отстранившись, я стиснула до боли зубы, потому что должна все выдержать, чтобы ни произошло.

– Чего расшумелась? – в щель просунулась квадратная голова стража.

Кто-то новый, не помню его. Хотя внешность смутно знакомая. Пространство камеры резко уменьшилось: этот мужчина оказался очень крупным. Обнаженный торс расписан чернилами, широкий пояс удерживал темные брюки с множеством нашивок и заклепок. Кожаные штанины заправлены в высокие сапоги и подчеркивали сильную мускулатуру вояки. Если он таким массивным носком ударит меня в живот, как прошлые ублюдки, то переломает ребра.

Я сжалась, отползла немного, неосознанно прикрываясь локтем, чтобы не трогал лицо – там и так уже слишком много шрамов. Хотя какая разница? Те раны, что перед судом залечил ректор, снова открылись и кровоточили – конвой постарался вести меня в зал очень неаккуратно. Особенно щедро лупили по губам, будто намеренно, чтобы я не могла говорить и защищать себя.

– Прошу… – прошептала, заглядывая в единственный черный глаз незнакомого воина, второй прикрывала грубая кожаная повязка. – Можно мне лист бумаги и карандаш? Я хочу написать письмо, – откашлялась, – родным.

– Не заливай, – страж шагнул глубже в камеру, бесстрашно сократив между нами расстояние.

Я подавила сильную дрожь ужаса, что прокатилась по плечам и ежом застряла в горле. Другие, прежде чем войти, доставали меч или плеть, этот с голыми руками приблизился.

И говорил жестко:

– У тебя никого нет, ты безродная.

Я дернулась спиной к топчану и, зыркнув на приоткрытую дверь, снова пролепетала:

– У меня есть законный опекун – Патроун ис-тэ. Пожалуйста, мне нужно ему сообщить… Это важно.

– А что мне будет за такую услугу? – воин приподнял изорванную шрамами бровь над повязкой.

– Не знаю. У меня ничего нет… – я уронила взгляд и зажмурилась. Представлять, что хочу предложить, было невыносимо, но ничего оставалось. – Кроме, – чуть не захлебнулась словами, – тела.

– Себя предлагаешь? – голос стража напряженно скрипнул.

Я приподняла голову и, глотая безумную боль, что крутилась вокруг горла, медленно кивнула. Русая прядь, что после Междумирья вернула цвет моих настоящих волос, упала на глаза, как напоминание, что где-то там все еще живет моя любовь… Но это все бессмысленно, нам не быть вместе в разных мирах.