Уле смотрел только в глаза жены и шептал ей:

– Прости меня, Равжа, прости…

Княгиня подняла глаза к потолку и, тяжело дыша, улыбнулась.

– Мой свет, нельзя позволить им… – сошло с её губ. – Они творят зло…

Медленно и тихо в воздух древесного зала полетели лепестки, покидая бутоны цветов мордовника, покрывавшего потолок густыми зарослями. Будто лёгкие перышки они устремились вниз, ложась на плечи людей.

– Мы можем это уладить, – произнёс Александр Николаевич. – Только теперь, Уле, никаких нарушений договора. Мы работаем дальше столько, сколько нам нужно, и ты предоставляешь нам всё, что нам нужно. Тогда твоя жена будет жить.

Мокшанский направил на Голицына взгляд, полный ярости, а Равжанна опустила руку на пол, прямо в лужу своей крови. Пальцы двинулись в ней, будто от боли женщина пыталась схватиться за что-то, и никто не обратил на это внимания.

– Думай быстрее, – жёстко сказал Александр Николаевич. – Она умирает. Мы ещё можем её спасти. Или, если ты этого не хочешь, я прикажу кугорожам разорвать тебя на куски.

На лице Уле начала появляться улыбка, и ярости в глазах стало только больше.

– Кугорожи принадлежат Валда-каль, – прошипел он, – кровь древа течёт в крови моего рода. Мы братья с ним. Его стражи ни причинят мне вреда. Даже по приказу того, в чьих руках семечко великого древа.

– Вот как… – Голицын задумался, – что ж, я верю. В таком случае возвращаемся к нашему первому варианту. Полковник Богдалов…

Александр Николаевич обернулся к Родиону:

– К сожалению господин Мокшанский не хочет договариваться. С этого момента он нам мешает. Устраните препятствие.

Богдалов не стал убирать вторую саблю в ножны. Понадобятся обе. Жену князя в живых оставлять нельзя. Но едва шагнув к обоим, Родион заметил движение пальцев Равжанны. Она не просто хваталась рукой за поверхность пола, залитого её кровью – она водила пальцами, рисуя что-то…

– Она колдует! – Богдалов ринулся со взмахом сабли, намереваясь отсечь женщине руку, но просто за миг до этого Равжанна ударила ладонью в кровь.

И брызги взметнулись вихрем, сносящим всё. Людей бросило к стенам древесного зала, будто ударной волной, и только Кугорожи не шелохнулись, словно она обошла их стороной. В одно мгновение буря из кровавых капель накрыла всю горницу и, поднявшись к потолку, вошла в заросли мордовника. Фиолетовые бутоны разлетелись в этом вихре, наполняя его собой. Контур заклинания проступил повсюду – пол древесного зала от стены до стены озарили символы, которые Равжанна написала в своей крови.

В тот же миг нежно-фиолетовые цветы, кружащие в буре, почернели; их тонкие лепестки выросли и заострились. Всё зелёное покрывало резко опустилось вниз и ощетинилось бутонами, ставшими тяжёлыми шариками с чёрными шипами.

– Никто не из рода моего мужа больше не войдёт сюда, – шёпот Равжанны разнёсся эхом. – Разрешаю спасение за поцелуй… повелеваю жертву жизни принять и отпустить…

Уле крепко сжал жену в объятиях, глядя на то, как вскакивают на ноги люди, и как настигает их смерть. Цветы мордовника, ставшие шипастыми шариками, отрывались от стеблей и молниеносно врезались им в лица. И разрастались в тот же миг множеством новых бутонов, влезали в рот и дальше в горло. Через мгновения острые шипы пробивали шеи изнутри и выходили меж ребёр, вынося наружу куски плоти, разрывали животы уже огромными шипованными стеблями, которые изгибались обратно и снова пронзали тела.

Солдаты сражались, рубили летящие на них бутоны саблями и стреляли из рунабров, но это были лишь мгновения жизни. Уле знал, что они обречены.