– Соображаешь? У нас ребёнок в машине.

Володя остановился у двух незаселённых панелек, между которыми чернела лесотундра с чахлыми деревьями. И выглядело всё жутко, хотя темно ещё не было.

– Справа и слева жилые кварталы, а эти дома построили, но не заселили. Почему? – спросила я.

– Всё дело в том, что этот лес испокон веков считался проклятым, – ответил Володя. – В давние времена там творили свои страшные ритуалы шаманы. Следы их капищ до сих пор там. Их задача была не допустить его к стойбищам. Нет, дома эти заселили, но люди отказывались жить здесь, так близко к проклятым местам: летала посуда, происходили самовозгорания, и стали пропадать дети. Власть пошла на уступки, жителей переселили.

– Володя, мы пойдём туда? Ну Володечка, – Айта чуть ли не прижималась к нему.

«Как чукотская девушка, комсомолка может вести себя так?» – с неодобрением думала я, и немного, кстати, с завистью.

Также я думала, что мне по первое число влетит от мамы, но оторваться от Айты я не могла: нечто притягательное было в этой разнузданности. О Келе я слышала от дедушки и бабушки, но в тот момент он был для меня не более чем сказкой, страшной легендой – но всё-таки легендой.

– Келе расплодились от слёз ворона Кутха, когда он горевал по несовершенству мира, – выдала я. Володя и Айта, переглянувшись, рассмеялись.

Мы вошли в темнеющее жерло подъезда, поднялись по пыльной, полной нечистот лестнице на второй этаж в одну квартиру.

– Саина, предупреждаю: если мы услышим пение дудочки Келе, то пойдём на эти звуки, как заворожённые, – произнесла Айта. – А Келе – людоед. Особенно вкусное блюдо для него – хорошенькие школьницы, пухленькие.

Тут я покраснела, потому что почти такой и была.

– Келе – выдумка, – отмахнулась я.

Квартиры, по планировке типичные хрущёвки, были завалены хламом. Я молилась, чтобы мы быстрее ушли из этого жуткого места.

– Ну всё, всё, – Айта наконец заметила моё состояние. – Сейчас выкурим по сигарете – и домой, нам тоже неуютно.

Володя и она встали спинами к окну, задымили. Я же стояла к нему лицом. Каким же жутким всё-таки был вид из него в тот момент! Редеющий и крайне чахлый лес, замученный почти вечной мерзлотой, напоминал чем-то городское кладбище. Я не представляла, чем руководствовались те, кто строил здесь жилой район. Жить здесь было можно только, вероятно, постепенно сходя с ума, смотря на эту мёртвую полосу.

И тут голова моя будто бы взорвалась, пронзённая неумолимым карканьем ворона. Я вжалась в стену с облезшей штукатуркой, чтобы не упасть. Стало невыносимо жарко, словно тебя заживо засунули в пылающую печь. Я, путаясь, поспешно стала расстёгивать пуговки на вороте школьного платья, руки дрожали, а жар, поднимаясь от пяток, жёг неумолимо.

– Девчонки, да что с вами?! – произнёс испуганный Володя.

Я взглянула на Айту и поняла, что кошмарный жар настиг и её. Она оторвалась от Володи, несмотря на его попытки удержать.

– Да погоди ты, – произнесла она. – Видишь, плохо ей, горит она. Бабушка говорила, приближение Келе вызывает жар, но только у девочек. Я сама теперь его чувствую. Беда, Володя.

Сквозь набежавшую на глаза пелену я видела, что Айта, пошатываясь, вышла на середину комнаты, и её тоже нестерпимо душил жар, но полностью расстёгнутое теперь платье не спасало, так же как и меня.

Я оттолкнулась от стены, хотя ноги были ватными, в надежде приблизиться к девушке. Парень стоял возле окна, ошеломлённый произошедшим, а мы с Айтой встретились на середине комнаты: она – спиной к окну, я же – лицом, разумеется. Я всё и заметила первая: чётко увидела, как сгустившийся сумрак разрезался, принял очертания чего-то бесформенного и белого, отделившись от мёртвого леса, и двинулся к домам. Полностью белая бесформенная фигура с массой недоразвитых отростков, отдалённо напоминающих руки. Лицо же с чудовищным ртом-воронкой и вовсе блуждало по всему телу: оно проявлялось то там, то здесь.