Келе приблизился, он указал когтем на одно из помещений, видимо, тайное, скрытое занавесом из шкур. Подчинившись, я откинула занавес и ахнула: небольшая пещерка была завалена одеждой, причём не современной, а в основном национальной, всех размеров. Оружие было всех мастей и видов. Мой взгляд сразу приметил якутский охотничий стилет, он узок, его легко спрятать в одежде. Келе, заглянув мне через плечо, указал на одно из платьев, но я решительно отказалась, понимая, что не смогу носить наряд, снятый с мёртвой девочки. К тому же старинные якутские платья настолько глухо закрытые, что в ужасной духоте и вони этой пещеры я бы задохнулась. Моё школьное хоть и совсем обтрепалось, но расстёгнутый на все пуговицы ворот меня спасал. Я знаками дала знать Келе, что не согласна, и он, недовольно ворча, отошёл.

Я успела прихватить стилет и сунуть его под соломенную подушку на выделенной мне кушетке.

Более всего я ждала, наступит сон у Келе или нет. Спят ли они вообще? Они же не люди – непознанные духи природы.

Как подходить к ним с человеческими мерками? Но вот Келе удобно устроился на полу, подогнал лицо на то место, где ему, собственно, и положено быть, достал дудочку и заиграл мелодию необыкновенной красоты. Я видела, что у Айты распахнулись глаза, как и у меня самой: такое мерзкое чудовище – и такие божественные звуки. В голове не укладывалось.

Но оказалось, что Келе будто бы убаюкивал сам себя: вот он выронил дудочку из лап-крючьев, свалился на бок и захрапел.

Медленно я начала подбираться к нему и к клетке. У Айты, прижавшейся к деревянной решётке, появилась такая надежда в глазах, что они засветились. Я подошла совсем близко к бесформенной туше Келе, хотя понимала, что значит ударить ножом живое существо, пусть даже подобное. Но Келе проснулся. Взревев, он выбросил крючья-отростки и стал подтягивать меня к жуткой пасти, проявившейся в теле. Она была усеяна такими острейшими зубами, что я закричала от страха и, уж извините за подробности, описалась. Но жрать он меня не стал – просто швырнул в тот же дальний угол пещеры, как мячик. Ударившись головой, я потеряла сознание.

Утром же меня ждало самое страшное: пещера наполнилась, видимо, родственниками Келе всяких размеров. Я поняла – они собираются на пиршество. И главным блюдом в нём станет Айта. На меня же никто совсем не обращал внимания. Ничего на тот момент не зная о телепатии, я сосредоточилась на подруге, пытаясь внушить ей одну мысль. Я догадывалась, что Келе не трогают меня из-за ворона Кут-ха: каким-то образом они видят его проявления во мне. Айта же пуста, в ней ничего нет, кроме страха, поэтому, если не сделать хоть что-то, она обречена.

«Впусти в себя ворона Кухта, впусти, – как молитву повторяла я, – миленькая, впусти!» И Айта будто почувствовала что-то, исходящее от меня, приободрилась, но, к сожалению, было уже поздно.

Её вывели из клетки, поставили в круг, и собравшиеся Келе устроили вокруг неё безумные ритуальные пляски. Твари не имели чётких очертаний, и вид этих комков потусторонней слизи с лицами, плавающими по всему телу от пят до макушки, внушал отвращение и безмерный ужас. Сам хозяин пещеры играл на дудочке. Но теперь мелодия не была красивой – она царапала мозг, как ножом по тарелке.

Айта стояла в центре круга, и вид её был ужасен: тёмные круги под глазами, распущенные и растрёпанные волосы ниже пояса. Белый форменный передник, который она, в отличие от меня, не сняла, выглядел неуместно. Из распахнутого ворота вывалилась не совсем ещё сформировавшаяся грудь, но она была такая красивая, что не нужен был этому совершенству никакой лифчик.