Бабуля махнула на меня рукой, неожиданно быстро капитулировав, а мне в очередной раз стало стыдно. Ну хочет бабушка на тот свет раньше времени, что ж я ей мешаю-то все время?!

— Иди ужо, нечего тут изваянием укоряющим надо мной стоять. — вдруг вполне человеческим голосом пробормотала она, — Вот ты что думаешь? Мне оно так нравится прям?

Я закивала головой, мол, конечно, нравится. А иначе зачем?

— Ага, прямо-таки щас! Я может каждый день с собой борюсь, из последних сил сопротивляюсь... Я ведь знаю, что нельзя, стыжу себя, стыжу, а толку ноль. А оно как засосёт под ложечкой, как засвербит и только одна мысль бьется в голове — «шоколад», да у меня ажно перед глазами плывет все. Вся сила воля из меня уходит в такие моменты.

Немного подумала и добавила:

— Мож и правда глисты?

И с такой надеждой на меня посмотрела, что я и впрямь устыдилась.

— Ну что вы, какие такие глисты еще? Просто скучно вам, вот и тянет на сладенькое. Надо что-нибудь придумать, чтобы не скучать. Тогда и о конфетах думать забудете, точно вам говорю.

Христофоровна склонила голову в ожидании фантастических идей, и мне ничего другого не оставалось как начать придумывать увеселения.

И я придумала на свою голову…

***

— Пахлава!

— Чурчхела!

— Обезьянка! Ручная обезьянка!

— Девушка! — гаркнули мне в ухо.

— А? Что? — испугавшись, я чуть не выпустила коляску из рук.

— Сфотографируйте инвалида с обезьянкой...пусть бабушка перед смертью порадуется...

Я поперхнулась, и тут на площади раздался такой отборный мат, что парень, что еще минуту назад так настойчиво шел за нами с Христофоровной чуть ли не от самого пляжа, куда-то вмиг исчез.

— Так вот как от них избавляться надо, — прыснула я от смеха, но бабуля моя моего веселья не разделяла.

— А ты и рада! Тут меня хоронят, а тебе хоть бы хны! Язва!

— И вовсе нет! — заспорила я, — Уж не я ли вам буквально утром говорила, что коляска сия не к лицу столь здоровой и умной женщине...

— Не подмазывайся, — отрезала Сандра, но голос ее заметно потеплел, — Вези лучше быстрее, а то вон тот подозрительный полицейский нас уже догоняет.

Я обернулась, и правда. К нам быстрым шагом направлялся статный и сытый дядечка в форме. Поравнялся с нами, козырнул, и предъявил документ.

— Старший лейтенант Гавриков! Гражданочки, чего значит буяним? Нецензурно выражаемся?

— Нет-нет, что вы... — я замахала руками, но бабушка, как всегда, отличилась.

— И матерюсь. И имею, между прочим, право! Я, между прочим, инвалид! Да я еще в первую мировую сражалась, пока ты сосунок света белого не видел!

— В смысле в первую мировую? — Гавриков так и застыл на месте с опаской глядя на Христофоровну. Видимо боялся, что она вот-вот рассыпится от старости.

— Она говорит, родилась. Родилась давно...

— Аа...

— Сама ты родилась! Я служила! Я Родину защищала! — все больше распалялась бабуля, а я с улыбкой разводила руками.

— Бредит... что поделаешь, старость -не радость.

Гавриков понимающе покивал, простив убогой «сосунка», и посоветовал буйную бабушку держать все же дома, что я клятвенно и пообещала исполнить.

— И дернул меня черт вас к морю тащить! — бурчала я, пока под провожающие взгляды отдыхающих и местных, везла через всю площадь Сандру.

— И повезешь! — смеялась бабуля, высовывая язык и тараща глаза, специально пугая прохожих.

— Не повезу!

— Повезешь!

— Нет!

— Да!

— Вот сволочь!

Я резко притормозила. Нет, это уже ни в какие ворота. Бабуля моя уж слишком в образ вошла, теперь уже и меня оскорбляет.

— Да что вы себе позво...

— Тс...

Мы как раз подходили к дому, и Христофоровна указывала пальцем на соседа, нас в данный момент не замечающего, зато с упоением, бросающим за забор странное содержимое темного цвета.