— Ну что там эта псина, никак не успокоится? — зачем-то спросила Сандра, хотя сама все прекрасно видела в окно.

— Да куда там, — отмахнулась я, и пошла наверх, чтобы привести себя в порядок после боя.

— А хорошо все-таки мы устроились, — крикнула мне вдогонку Христофоровна.

Угу. А главное весело…

***

Да чтоб я, да еще хоть раз, да ни в жизнь! И ведь знала, знала, но все равно... эх...

Впрочем, обо всем по порядку.

Утром сегодняшнего дня, когда яркое южное солнце открыло мои тяжелые веки после беспокойной ночи, я и не подумала, что этот день готовит для меня нечто совершенно особенное. В общем, как говорится, ничто не предвещало беды и жизнь шла по накатанной, но не тут-то было.

Я, ругаясь на чем свет стоит, еле-еле заставила себя подняться с кровати и сердито задернула шторы, которые вечером вчерашнего дня так опрометчиво оставила открытыми. О ногу тут же потерлась Дуська, протяжно и укоряюще выпрашивая завтрак. Дуся — бабкина любимая кошка, которая вместе с нами покинула негостеприимную Духовку и перебралась поближе к морю.

— Да не ори ты... когда бы я тебя еще не кормила, а? — для проформы поворчала я и погрозила кошке пальцем.

В комнате бабули вовсю мощность орал телевизор, часы показывали восемь утра, и я поздравила себя с тем, что есть еще в жизни что-то постоянное и вечное. Например, сакральное Дуськино «мяу», меланхоличное бабкино «Женька, пигалица несчастная, завари чай» и мои мысли по этому поводу. Вот у кого мужикам учиться постоянству надо, так это у Христофоровны. Ну никогда она себе не изменяет, несмотря на все, что нам довелось вместе пережить, она ни дня не забывает меня портретировать. Впрочем, я со своими мазохистскими наклонностями не отстаю от старшего поколения, и мы по праву можем считаться лучшей парой в номинации «угнетенные и угнетатели» двадцать первого века.

Заглянула в комнату Сандры, та тихо сопела под громкие звуки признаний в любви Сан-Хосе к Антонии-Филиппе, сжимая в руках фантики от запрещенных шоколадных конфет. Опять как-то раздобыла так любовно спрятанный мною пакет, теперь сиротливо валявшийся возле кровати. Такой одинокий и совершенно пустой пакет.

Вне себя от ярости нашла пульт и вырубила телевизор, оборвав чувственный монолог Сан-Хосе на полуслове.

— Эй, совсем обнаглела! — буркнула Христофоровна, не открывая глаз, и намеревалась и дальше дрыхнуть, но кто же ей позволит?!

— Алло, скорая? Приезжайте, у меня тут бабушка сошла с ума. Да, она конфет нажралась, нужно ей срочно промывание сделать.

Сандра подорвалась с места как ужаленная и с ошалелым видом уставилась на меня, всерьез поверив, что я звоню врачам. Нет, ну что греха таить, как-то было дело, позвонила, думала навсегда отобью охоту у старушки к обжорству, но не на ту напала. На мою бабушку ничего на свете не действует. Пока и впрямь помирать не станет, вряд ли что-то поймет. А там уже поздно будет.

В общем, пылая праведным гневом, я уперла руки в бока, с укором глядя в бесстыжие глаза Христофоровны.

— Дура! — сплюнула она и погрозила кулаком.

— Кто обзывается, тот сам так назы...

— Детский сад! — припечатала бабуля и отвернулась от меня к стене.

— Вот именно! Знаете, что вам нельзя столько сладкого, а все равно объедаетесь, словно у вас глисты. Кстати, надо бы проверить...

Христофоровна вновь подскочила на месте и заорала:

— Сама ты глиста худосочная! Все соки из меня выпила, привязалась на мою голову. Уволю к чертовой матери без выходного пособия!

— Пф... да пожалуйста. Мне только радости. А то ходи тут, переживай... если вы сами себя не жалеете, то я и подавно не должна. А вот поди ж ты, переживаю...