– Свободен. – Гром-баба освободила Грубанова от веревок и слегка подтолкнула в спину.

– Могу идти?

– Ага, можешь, – насмешливо произнесла бабища и глазами указала в сторону. Николай проследил за ее взглядом – цепь, что тянулась от ошейника, другим концом была прищелкнута к ржавому, вмурованному в стену железному кольцу.

С довольной ухмылкой глядя на разочарованно-перекошенное лицо пленника, баба-мужик наклонилась, приподняла охапку лежащей на полу соломы и достала из-под нее черную тряпку.

– Вот, это тебе. Подарок! – Она кинула в лицо Николая влажные кожаные трусы. – Одевай.

«Что за бэдээсэмщина? – опечалился тот. – Надеюсь, выреза сзади нет? А то была бы… гомосятина!»

Бабища, разглядев брезгливость на лице мужчины, рассекла плеткой воздух и повторила, на сей раз крайне недовольно:

– Одевай портки!

В другой ситуации Николай с удовольствием бы заметил, что эту тряпочку из кожи вряд ли можно назвать «портками», да и «одеть» ее нельзя, только «надеть»… но, видя неприкрытое раздражение в глазах бабищи, решил промолчать.

– Сделано, – поспешно натянув трусы, сказал он. – Надеюсь, до меня их никто не носил? Не хотелось бы заразиться герпесным дерматитом или чем-то подобным и потом ходить чесаться…

Баба-мужик многозначительно промолчала и вышла из камеры. Скрипнули замки.

Когда грузные шаги затихли в недрах тюремных коридоров, Николай, постоянно замирая и прислушиваясь, приблизился к решетке. Протиснуться сквозь нее выглядело задачей непосильной, поэтому он попробовал просто «разболтать» прутья, но, потерпев неудачу, вернулся вглубь камеры.

Усевшись на солому, пленник попытался расстегнуть хитроумный замок на ошейнике, но – безуспешно. Затем решил снять ошейник через голову, но и здесь потерпел фиаско – тот был затянут слишком туго, не подцепить.

Осознав тщетность бытия, Грубанов досадливо разметал солому по полу и встал. Подойдя к ржавому кольцу и упершись ногой в стену, взялся за цепь и, до темноты в глазах напрягшись животом, потянул цепь на себя. В мыслях мужчины кольцо после таких невероятных приложенных усилий должно было с «мясом» вырваться из стены… Но, увы, кольцо оказалось иного мнения и не сдвинулось ни на миллиметр.

– Да что ж такое! Едрить-колотить, сегодня хоть что-то сыграет мне на руку?

Внезапно в стену, которая располагалась слева от двери, постучали. Тихонечко. Два раза. Тук-тук.

– Это что там за граф Монте-Кристо недоделанный? – вздрогнул Николай. Вытерев вспотевший от усилий лоб, постучал в ответ и прислушался – тишина.

Так и не дождавшись реакции на стук, он вернулся к решетке. Длины цепи едва-едва хватило, чтобы наполовину просунуть голову между прутьев и боковым зрением оглядеть часть коридора – ничего интересного. Тогда откуда был звук?

– Эй, там, – вдруг услышал он приглушенный женский голос, – в камере!

Грубанов, который уже не ожидал от этого странного дня ничего хорошего, отпрянул назад. Словно Кентервильское привидение гремя цепями, прижался к стенке.

– К-кто, – прозаикался он, – я-я?

– Нет, блин, пиписька пингвиня! – огрызнулась таинственная собеседница. – Ты хорошо меня слышишь?

Николай вернулся к решетке и просунул голову между прутьев:

– Да, хорошо… А ты вообще кто?

– Жопа тролля в пальто! – ответила девушка, и Николай услышал явный смешок в ее голосе. – Узница я. Такая же, как ваше мужчинское превосходительство.

– Узница? Не вижу тебя… А ты где?

Послышался вздох разочарования:

– Два моих первых ответа ничему тебя не научили, верно? Где, где, в эльфийской пиз… кхм, в соседней камере я, бестолочь.