Николай, потеряв голову от такого внезапного поворота, дернулся вперед, намереваясь продырявить милфе горло, но та ушла с «линии поражения». Ощупав напрягшийся ствол, стала совершать рукой сильные поступательные движения, все крепче и крепче сжимая его достоинство.
Грубанов, несмотря на весь абсурд творившегося вокруг безумия, запрокинул голову от удовольствия. Застонал, чувствуя, как от этих властных, но нежных рук молниеносно подкатывает оргазм. Еще несколько мгновений…
– Прекрасный экземпляр! – бесстыже прерывая процесс, констатировала милфа. – Твердый, плотный, полный сил. В самом соку! Был бы еще чуть побольше… – И встала с колен.
– Эй! – разочарованию Николая не было предела. – Что за «динамо»? Начала – так будь добра закончить!
Но госпожа Гелигвин чихать хотела на слова Грубанова. Отступив на пару шагов, крикнула ему за плечо:
– Готовьте козлика к ритуалу!
За спиной раздались тяжелые шаги. Николай не успел ни повернуться на звук, ни даже пискнуть, как кто-то со всей недюжинной силой ударил его сзади под коленный сгиб. Мужчина завалился на пол, и стоящая рядом Иримэ накинула на его голову пахнущий луком холщовый мешок.
«Невидимка с тяжелыми шагами» заломила мужчине руки и скрутила их веревками. Затем беспардонно, словно куклу, взвалила тушку Николая на плечо и потащила в неизвестном направлении.
– Воблеры поганые! Отпустите! – пробовал тот кричать и вырываться. – Помогите! Пипидастры зрения лишают!
Но все вопли и возмущения Грубанова остались без внимания.
Глава 7
Нянькаться с мешочным пленником никто и не думал – тащивший Николая человек без особых церемоний бросил того на шершавый деревянный пол.
– Вот ты пелядь некрещеная, – упав на бок и стараясь безуспешно сесть, беспомощно проскулил Грубанов. – Мог бы и поаккуратнее, изделие ты штопанное!
– Не надоело материться, мужчинка? – раздался над ухом огрубелый женский голос, обладательница которого, судя по всему, с младенчества баловалась сигаретками. – Лежи спокойно, сейчас развяжу.
Николай с трудом успел переварить услышанное, как сильная рука сдернула с головы мешок. Пленник захлопал глазами, стараясь в сумраке крошечной комнаты различить очертания фигуры. А когда получилось, то непроизвольно ахнул – перед ним, согнувшись из-за низкого потолка, действительно стояла женщина. Ну как – женщина. Баба. Гром-баба! Под два метра ростом и словно вытесанная из камня – квадратное лицо с таким же квадратным подбородком, перекаченные руки со вздувшимися венами, огромные ножища, кубики пресса… Вместо соблазнительных сисечек вперед выпирала твердая «мужская» грудная клетка. Пожалуй, это была первая женщина, к которой Николай вообще не испытывал сексуального влечения.
«Да у нее одна рука весит больше, чем весь я! Такая навалится и…» – представив гром-бабу в постели, содрогнулся он и промямлил: – А это еще зачем?
– За надом, – уклонилась от ответа бабища и ловким движением застегнула на шее пленника тонкий кожаный ошейник. От ошейника в темноту уходила цепь.
– Но…
– Молчать! – командирским голосом прикрикнула баба-мужик и хлестанула Николая плеткой по мясистому боку. Из рассеченной кожи посочилась кровь. Пленник скрючился и решил больше не спорить.
Бабища вышла из комнаты и ненадолго скрылась из виду, а Николай огляделся. И увиденное ему не понравилось! Он находился в небольшой продолговатой камере. Три деревянные стены камеры – «глухие», без единого окошка. Вместо четвертой стены – стальная решетка и решетчатая дверь, ведущая в коридор.
По стенам коридора заплясали тени – это возвращалась бабища, которая несла в руке горящий факел. Воткнув факел в висящий в коридоре – напротив камеры – держатель, подошла к пленнику. Рывком подняв того на ноги, принялась развязывать узлы на запястьях.