– Я не знаю даже, что сам ему скажу, – улыбнулся Темир. – Что уеду навсегда или что скоро приведу в дом жену?

Тиылдыс непонимающе посмотрела в ответ.

– Ну, пойдёшь со мной в стан моего отца, или мне стать кочевником ради тебя?

– Не всё ли равно? Только бы вместе. Ты же знаешь, я пошла бы за тобой прямо сейчас, но не могу оставить мать одну. У неё никого нет, кроме меня, да и старенькая она. Но если ты собираешься потом забрать меня вместе с ней, то это будет хорошо. Ей уже такую жизнь вести нелегко. Но тебе-то самому чего больше хочется?

Темир посмотрел в небо.

– Мне нравится, как вы живёте. Ваша жизнь проста и понятна. Вас ничто не держит. Вы – как ветер, что обитает здесь.

– Ошибаешься. Каждый имеет то, за что приходится держаться. Каждый привязан, Темир, – задумчиво сказала Тиылдыс. – Я вот привязана к матери, привязана к тебе. Ты уйдёшь – что мне тогда делать?

– Ждать, – просто ответил он. – Я возвращусь сюда к зиме или ещё раньше вас отыщу. И тогда мы больше не расстанемся.

– А если твой отец всё же будет против? – настойчиво повторила она.

Темир лишь пожал плечами, давая понять, что его это мало волнует.

– Я и без выкупа за тебя пойду, – прошептала Тиылдыс. – Но, как хороший сын, ты не можешь просто пропасть, не объяснившись с семьёй. Я понимаю.

Она прильнула к возлюбленному. Тонкие пальцы пробежались по простенькой деревянной гривне18 Темира, обводя контур двух украшавших её позолоченных барсов с крупными ноздрями-спиральками, будто ловящими тонкий запах добычи. Тиылдыс спустила шубу с его правого плеча и осторожно погладила невиданного чёрного скакуна, который теперь был полностью завершён.

Ночь подбиралась. Уже не зимняя, но всё ещё зябкая. Холод посеребрил инеем земную поверхность, покрыл тонкой ледяной коркой мелкие болота. Хрупко застыли головки первых цветов. Дотронься до них – и зазвенят бубенцами.

Но двоим не бывает холодно даже в такую ночь. Брошенная наземь шуба Темира послужила им постелью, а спустившаяся на плато тьма – одеялом. Сами они стали друг другом, стали одним человеком, и раскинулись равниной, и устремились в небо горами, и летели ветром. Белая медленная Ак-Алаха19 шептала им дивные сказки, отражаясь в чёрной выси, глядя на себя саму – великую Молочную реку, бегущую меж далёких звёзд.

Наутро Темир покинул Укок, но ни к зиме, ни раньше он не вернулся.

***

Каан не отпускал сына к кочевникам. Он решил, что Темир достаточно взрослый и должен помогать ему управлять племенами. У Темира было двое старших братьев, чтобы наследовать отцу, но произойти могло всякое.

Темир маялся и упрашивал отца, но тот, узнав, что сын подыскал себе невесту среди «диких», лишь разозлился ещё больше. Он считал, что Темиру ещё рано жениться, ещё есть чему поучиться в отцовском доме.

Темир чувствовал себя пленником. Рядом всё время кто-то находился. Даже ночью, когда он пробуждался, то видел при свете очага неусыпный взор одной из служанок, готовой тут же разбудить остальных мужчин, если Темир попытается выйти из дома. Отцовы табуны охранялись денно и нощно. Каан не велел давать Темиру лошадь ни под каким предлогом, и тот стал забывать, как держаться в седле. Пару раз ему всё-таки удалось сбежать пешим, но его быстро ловили, и оба раза каан нещадно выпорол сына плетьми на глазах у всего стойбища. Да так, что Темир потом лежал несколько дней не вставая.

Тогда Темир сделал вид, что смирился. Он целыми днями сидел в аиле отца, принимая просителей, слушая одни и те же нудные жалобы на соседей, пытаясь разобраться, кто прав, кто виноват, совершенно не имея для этого ни опыта, ни чутья, ни желания. Расправленные на Укоке крылья обрезали ему. Темир был уверен, что однажды удастся убежать, но больше всего боялся, что Тиылдыс его не дождётся. «Она решила, что я её предал, обманул», – думал он.