В аиле никого не оказалось, но, выйдя вновь наружу, Темир услышал приглушённые голоса. Он начал обходить небольшое жилище, замер, вжавшись в туго натянутый войлок, и различил два почти невидимых в темноте силуэта. Это была Дочка Шаманки, а перед ней стоял Воин. Очень близко стоял, легко касаясь пальцами её безвольно опущенных рук, лаская ладони невесомыми прикосновениями. Даже если бы он крепко сжимал её в объятьях, Темира бы не бросило в жар так, как сейчас. В этой невинной ласке было больше страсти, чем в самых горячих поцелуях, больше глубины, чем в самых откровенных речах.

Темир видел лицо Воина, теперь освещённое луной, и не узнал бы его, да только никто другой не мог стоять вот так с этой девушкой. От обычного холодного равнодушия не оставалось и следа. Черты смягчились, губы улыбались, глаза смотрели с бесконечной нежностью и любовью, хотя было в выражении его лица что-то покровительственное, будто он привык опекать её и отвечать за её жизнь.

Дочка Шаманки прижалась щекой к его груди. Её руки всё так же висели вдоль тела. Ладонь Воина легла на её спину между лопатками, едва дотрагиваясь. Каждый из них вёл себя так, будто другой был соткан из тумана и мог растаять, если вложить в ласку чуть больше настойчивости. Они о чём-то говорили почти шёпотом. Темир не слышал слов. Он и подсматривать-то не хотел, но стоял как заворожённый, даже ноги чуть дрожали от внезапно накатившей слабости. Ему будто открылись человеческие отношения, неведомые прежде. Другая грань чувств. Что-то неземное, высокое и светлое. Кроме того, Темир боялся быть замеченным при отступлении, не желая смутить их и сам смущённый до предела.

– Это в последний раз, обещай, – сказала Дочка Шаманки так громко, что Темир вздрогнул, вырванный её словами из марева, в которое его погрузили эти двое.

– Потребуй лучше мою жизнь, только не проси держаться от тебя подальше, – ответил Воин. – Я и так прилежно исполнял это. Ты сама сегодня нарушила свой запрет.

– Я знаю, – в её голосе теперь было вполне земное, обычное человеческое отчаяние.

– Тогда обещай, что это в последний раз, – с привычной усмешкой повторил её слова Воин. – К тому же нас тут трое, ты разве не чувствуешь?

«Что значит, не чувствуешь? Они могли меня увидеть, услышать, но… почувствовать?» – недоумевал Темир, ощущая, как холодеет кожа головы, приподнимая каждый волосок.

– Почувствовала сразу же, но не могла отойти от тебя ни на шаг!

Она толкнула Воина в грудь и бросилась прочь, по пути хватая Темира за руку и увлекая за собой. Они остановились у входа в аил, но Дочка Шаманки задыхалась так, словно бежала очень долго. Темир открыл рот, но она не позволила ничего сказать.

– Ни слова! Ни одного вопроса! Никогда, – заявила повелительно. – И никакой жалости. Мы в ней не нуждаемся.

Темир почувствовал её власть над ним, над каждым человеком в этом племени. Он не мог не подчиниться. Он хотел подчиняться ей.

– Ни слова, обещаю тебе, – с готовностью ответил Темир. – Мы ведь друзья? Вот я и буду вести себя как друг.

– Друзья, – улыбнулась Дочка Шаманки. – Иди спать. Скоро заря загорится, настанет пора продолжать путь.

***

Это была вторая зима, которую Темир проводил на Укоке, и он молил весну не приходить в этом году вовсе. Он с готовностью терпел и холод, и ветер, и лишения, ведь его окружали люди, которые были его семьёй больше, чем родня по крови.

Темир поселился в зимнике Шаманки, и ни его, ни женщин не смущало такое соседство. Шаманка неспешно, частями, наносила на его правое плечо огромный рисунок, который спускался на грудь спереди и на лопатку сзади. Сказочное существо, отдалённо напоминающее коня, мчалось во весь опор. Острые копыта стройных передних ног устремлялись в неизведанные дали. Грудь украшали полосы и спирали. А каждый завиток взметающейся на бегу густой гривы оканчивался крохотной головкой грифона с внимательным глазом.