В его речи возникает заминка, словно он сомневается в том, что хочет сказать.

– Или решите этот вопрос иным образом. Вы ведь знаете, в нашем мире всё продаётся и всё покупается.

Ответ размытый, очень осторожный. Но смысл я более чем поняла. Деньги решают всё.

– Я поняла, Пётр Иванович. Спасибо вам.

– Не за что, Есения Борисовна. Мы с вами давно знакомы, вы врач по призванию. И мне бы очень не хотелось, чтобы из-за подобной несправедливости наше медицинское сообщество лишилось такого специалиста, как вы.

– Я сделаю всё, чтобы этого не произошло. Спасибо ещё раз, Пётр Иванович.

Закончив разговор, понимаю, что научный руководитель не успокоил меня, как мне того хотелось бы. Наверное, в глубине души я рассчитывала услышать от Соболевского заверения в отсутствии опасности подобной жалобы и проведения комиссии для меня, поскольку совесть моя чиста. Но профессор лишь подтвердил мои опасения.

Даже если эта злосчастная бумажка найдётся, не факт, что комиссия не обнаружит в работе ошибки. Даже если их на самом деле не имелось. Ведь, если дело инициировано с пинка Калугина, никого не будет интересовать справедливость.

Что ж, по крайней мере, теперь я понимаю, что должна сделать. Поговорить с Самохиным. Выяснить, почему он совершил такой некрасивый поступок. Ведь перед операцией я несколько раз объясняла ему все возможные последствия, а он настаивал на своём и заверял меня, что готов к любому исходу лечения.

Однако трубку Самохин не берёт. Более того, когда я набираю его во второй раз, телефон и вовсе оказывается отключен. Наверное, мне стоило ожидать чего-то подобного, но в груди всё равно неприятно скребёт.

Очевидно, единственный выход – поехать к нему домой. Попробовать поговорить с глазу на глаз. А можно ещё и включить диктофон. Не знаю, насколько это способно помочь, но я должна использовать любую возможность защититься.

Подключившись удалённо к рабочему компьютеру, нахожу адрес Самохина в базе данных клиники и спустя четверть часа уже лавирую в плотном потоке автомобилей, следуя четким указаниям навигатора.

Припарковавшись во дворе нужного дома, с чувством неприятного волнения шагаю к подъезду. В домофон решаю не звонить. Вдруг Самохин отключит его, едва заслышав мой голос? Так же, как сделал это со своим телефоном. Дожидаюсь, пока на крыльце не появляется первый попавшийся жилец, и, чувствуя себя незадачливой шпионкой, проскальзываю в подъезд вслед за ним.

Отыскав нужную квартиру, встаю таким образом, чтобы из глазка было не разглядеть моё лицо, и жму на кнопку дверного звонка.

– Кто там? – доносится с той стороны знакомый скрипучий голос. Вне всяких сомнений, он принадлежит Самохину.

– Анатолий Степанович, откройте, пожалуйста, – настойчиво прошу я.

– А кто это? – снова пытается выяснить он.

– Это Калугина Есения Борисовна, ваш врач-офтальмолог, – представляюсь я, решив, что больше нет нужды скрываться.

Но после этой фразы за дверью наступает тишина. Я терпеливо жду несколько секунд, после чего звоню снова и требую громче:

– Анатолий Степанович, пожалуйста, откройте, нам нужно поговорить!

Через несколько минут мужчина предстаёт передо мной в домашней одежде. Сухонький, скукоженый. Я всё ещё помню, как он слёзно умолял взять его на операцию. Как заверял, что трезво оценивает все риски, а его зрение и так настолько низкое, что он всё равно и так слеп и даже при неблагоприятном исходе ничего не потеряет.

– Зачем вы пришли, Есения Борисовна? – спрашивает Самохин, дрожащим голосом.

В этот момент за его спиной раздаются тяжелые шаги. Дверь раскрывается шире, и я вижу дородную жену пациента. Женщина впивается в меня высокомерным взглядом.