– Лен, пожалуйста…

– Убирайся! – выкрикнула она с такой силой, что казалось, задрожали стены. – Ты мёртв для меня! Понимаешь? Мёртв!

Она захлопнула дверь ванной, и звук щёлкнувшего замка показался мне ударом сердца, остановившегося навсегда. Я слышал, как она сползла по двери и громко заплакала – отчаянно, неистово, словно оплакивая близкого человека, который умер.

Я стоял неподвижно, опустошённый и раздавленный. Внутри не осталось ничего, кроме звенящей пустоты и тупой боли осознания непоправимости. Что я наделал? Как мог так поступить?

С трудом переставляя ноги, я двинулся к выходу, цепляясь за стены, чтобы не упасть. В прихожей остановился у вешалки с пальто, но уже не видел смысла его брать. Дом, который я только что потерял, стал чужим.

Спустившись по лестнице, я вышел на улицу. Город спал в липкой, сонной дрёме осенней ночи. Дома казались мрачными и равнодушными, машины изредка проносились мимо, бросая короткие вспышки света на мокрый асфальт. Редкие прохожие избегали встречаться взглядами, скрывая собственные заботы и тайны.

Шёл я медленно, без цели и без надежды, чувствуя себя потерянным и навсегда сломленным человеком. Впереди ждала пустота, в душе поселился непроходящий холод – и я знал, что на этот раз у меня не будет сорока лет, чтобы забыть

Внутри глухо пульсировала боль, словно в груди поселился плотный ком стыда, мешающий свободно дышать. Слова Елены звучали в голове снова и снова, приобретая с каждым повторением болезненную чёткость и неумолимую справедливость. Было мучительно признавать, что её обвинения не просто всплеск эмоций, а правда, от которой хотелось скрыться даже самому.

Абсурдность моего положения наполняла душу тоской. Всё случившееся казалось неправдоподобным кошмаром, и тем не менее это была реальность, невыносимо чёткая и жестокая. Как взрослый, уважаемый человек мог оказаться здесь, в прошлом, и совершить поступок, достойный презрения даже самого близкого человека? Я понял, что стал не просто пленником чужого времени, но и заложником собственного морального разложения.

Мысли невольно вернулись к прошлому – будущему, теперь казавшемуся чужим и далёким. Моё существование тогда было непрерывным компромиссом между совестью и цинизмом. Мелкие и крупные поступки против морали стали обыденностью, почти незаметной привычкой. Сколько раз поступал вопреки внутреннему голосу, поддаваясь сиюминутным желаниям? Теперь было ясно – всё это вело лишь в пропасть.

Дойдя до сквера, я опустился на холодную скамью среди облетевших деревьев. Небо было ясным и холодным, усеянным равнодушными звёздами. В тишине слышались только приглушённые звуки ночного города и шорох опавших листьев. Тревога постепенно уступала место тяжёлой, глухой печали, заставлявшей опускать взгляд вниз, словно я боялся, что небо увидит мой позор.

Сидя на скамье, я пытался понять причины своего поступка. Чем было вызвано то неконтролируемое желание, заставившее забыть обо всех правилах и даже элементарной осторожности? Ответ оказался горьким и простым: слишком долго позволял себе идти путём нравственных уступок, постепенно приближаясь к краю пропасти. И вот теперь я стоял на её самом краю, дрожа от страха и стыда.

Холод проникал сквозь одежду, и стало ясно, что больше нет смысла оставаться здесь. Пришло время вернуться и столкнуться с последствиями собственных действий, какими бы невыносимыми они ни были. Встав со скамьи, ощутил онемевшие ноги и тяжёлое биение сердца, постепенно терявшего веру в возможность что-то исправить.