Замечаю тонкие лучики морщинок в уголках его глаз – чуть более светлых на фоне загоревшей кожи. Щетину…

Испытывая жуткую неловкость, смущенно утыкаюсь в планшет. Алексей Романович Багиров. Майор. Ого. Это, наверное, круто.

Почерк у него удивительно четкий. Буквы скорее печатные, чем прописные – такая особенность. Читается текст легко. Я расписываюсь, стараясь не дрожать. Но подпись выходит кривая. Ну и ладно. Главное, что она засвидетельствовала. Теперь это не мой монолог, записанный от нечего делать, а документ, материал дела… Господи, дай мне сил через это пройти!

Багиров забирает планшет и встает. Заметно, что его беспокоит спина. Он шевелит плечами, наклоняет голову то в одну, то в другую сторону, чтобы снять напряжение с мышц.

– Всё, Сабина. Ты молодец. Самое важное дело сделано.

6. 3.2

Я не отвечаю сразу. Просто смотрю на него. А в голове крутится – как? И все? Мы больше никогда не увидимся? Нет, я, конечно, буду только рада забыть события той ночи, но… Он меня спас. Он мне помог. А я его даже не смогу отблагодарить?

– У вас есть визитка или что-то вроде того? – выпаливаю я.

– Зачем?

Хороший вопрос. И правда…

– Вдруг я вспомню что-то важное! Да мало ли…

Багиров (как удивительно ему идет эта фамилия!) растерянно ощупывает карманы куртки. Достает кусочек потрепанного картона и оставляет на тумбочке, перед тем как попрощаться.

Я остаюсь в палате одна. Дыхание сбито, сердце колотится. Внутри пусто. Как будто мне кто-то выжег нутро дотла, и осталась одна оболочка. Когда-то там поселится надежда и, может быть, злость. А сейчас ни-че-го. Пусто.

Через пару минут дверь снова приоткрывается. Мне приносят завтрак. Здесь овсянка, чай и целая горсть таблеток. Овсянку я не люблю, но чтобы поскорее восстановить силы, послушно съедаю всю порцию.

А ближе к обеду звонит мама. Затаив дыхание, я поднимаю трубку. Голос у неё тревожный, но собранный. Она требует сказать, куда меня увезли, а уже через полтора часа приезжает ко мне в больницу. Этого времени совершенно недостаточно, чтобы настроиться на предстоящий разговор. Недостаточно, чтобы придумать хоть какие–то внятные объяснения. С другой стороны, все ведь и так понятно.

Вместе с мамой приезжает и Лиза. Она бросается ко мне, мы обнимаемся. Я охаю, потому что ее порывистые движения причиняют мне боль. Сестренка извиняется, резко отшатнувшись в сторону. Я качаю головой, мол, ничего страшного, и провожу пальцами по ее румяным щекам. Приглаживаю отросшие волосы, чувствуя, как уголки глаз печет от подступающих слез.

Нет… Я, черт его дери, ни о чем не жалею! Если только о том, что не ушла от Ивана раньше…

– Мы видели твой эфир.

– И ты?! – распахиваю глаза, тревожно вглядываясь в Лизкины глазенки. На маму не смотрю. Она, как всегда, сильная. Но ее выдали покрасневшие глаза и губы, сжатые в линию.

– Так я его маме и показала! Это ужас, Саби. Он настоящий маньяк! Как он вообще тебе мог понравиться? Он же фу-у-у!

Я смеюсь сквозь слезы. Слава богу, она не догадывается, что Иван мне не нравился никогда. Что я себя ломала, да. Чтобы сберечь ее жизнь. Не хотела бы я, чтобы Лизка себя винила.

– Перестань, Лиз, – одергивает младшую дочь мама, которая, в отличие от сестры, все понимает. И которая никак себе не может простить, что это допустила. – Лучше расскажи, как ты это всё выдержала?

Я не знаю, что ответить. Поэтому просто обнимаю их обеих. Мы сидим так минуту. Или больше. Лиза молчит, но её пальцы цепко держат мои.

– Я люблю тебя, ты же знаешь? – шепчет мама.

– Конечно. Я тоже вас очень люблю.