– Ваши часы, граф, – и приподняла ладонь.

Улицы опустели, полная, сочная луна выкатилась на небо, отбил время колокол на пожарной каланче, изредка по улице с гулким цокотом проносились пролетки – город спал.

Время было далеко за полночь, в банкетном зале веселье катилось к концу, публика пребывала в хмельном, шумном состоянии – кто-то с кем-то отчаянно спорил, кто-то затягивал русскую народную, а кто-то спал, горько уронив голову на стол.

Табба также была довольно пьяна. Она, положив руки на плечи Петра Кудеярова, нежно заглядывала в его глаза и слушала непрекращающиеся речи.

– Вы грезите туманными снами о большой и чистой любви, – говорил граф, теребя жидкую бороденку. – Грезите! И не допускаете мысли, что подобная любовь существует. А она есть. Она бьется… трепещет рядом с вами! Неужели вы не слышите, как вопиет и замирает мое несчастное сердце?! Неужели вы, будучи тонкой и чувственной особой, не способны сострадать одинокому, отчаявшемуся господину. Я, милая девушка, ради вас готов на все! Кричать на весь мир о безответной любви! Немедленно предложить руку и сердце! А если прикажете, могу даже решиться на крайний, смертельный шаг! Погибну! Пущу пулю в сердце! Приму яд! Сделайте милость – прикажите, и я тут же исполню вашу волю!

Табба краем глаза видела Рокотова, порочно красивого и таинственного, снисходительно слушающего какого-то сухопарого господина с фанатично горящими глазами, но, почувствовав на себе его взгляд, рассеянно усмехнулась графу.

– Вот! Вы усмехаетесь? – печально заметил Кудеяров. – Усмехаетесь – значит, не верите. И какой смысл жить после этого? К чему стремиться? На что надеяться?

К нему сзади подошел младший брат и обнял его, бесцеремонно сбросив руки девушки с плеч.

– Надеяться, брат, надо только на себя! Не верь сладким словам, не принимай всерьез томные взгляды, не ищи утешения в лживых поцелуях и объятьях. Все ложь и суета! Все мимолетно и тщетно!

Петр вдруг стал пьяно, отчаянно плакать, тычась в грудь Константина, а тот гладил его по лысоватой голове и бормотал, будто утешал младенца:

– Нуте, нуте, родной… Нуте, маленький. Все отменно и просто замечательно… Сегодня худо, а проснешься и – слава Богу! Давай-ка, брат, слезки вытру.

Константин размазывал слезы по розовым щекам старшего брата, а тот все никак не мог успокоиться и жаловался:

– Но я люблю… Кирюша, люблю… Смертельно и безответно.

– Ну и хорошо. Ну и славно… Разве же может человек жить без любви? Тем более безответной!

Табба неожиданно увидела вошедшего в зал изрядно пьяного артиста их театра Изюмова. Он стоял в дверях, нагловато и по-хмельному недоуменно оглядывая присутствующих.

Табба, оставив занятых друг другом братьев Кудеяровых, решительно поднялась и направилась к незваному визитеру.

Изюмов вдруг увидел ее, дурашливо обрадовался, раскинул руки и сделал пару неуверенных шагов навстречу.

– Мадемуазель… А я как раз вас ищу! Какое счастье!

– Зачем вы явились сюда? – с нескрываемой злостью спросила артистка. – По какому праву вы меня преследуете?

– По праву исключительной влюбленности. – Изюмов был откровенно счастлив. – А для храбрости слегка выпив!

– Сейчас же исчезните и больше не смейте меня смущать!

– Это никак не в моих силах!

– Послушайте, вы… Завтра же я пожалуюсь в дирекцию и вас выгонят из театра!

– Пусть даже выгонят, я все равно не в силах оставить вас!

– Немедленно покиньте это заведение!

– Только вместе с вами!

Табба беспомощно огляделась: братья Кудеяровы, окончательно забыв о любви, слезах и предмете воздыханий, тянулись к бутылкам и о чем-то спорили.