– Уж это-то я знаю, – кивнул тот.

Табба взяла Красинского под руку, и они покинули кабинет, сопровождаемые задумчивым взглядом директора.

После спектакля, уже выходя из театра, барон взглянул на рассеянную и как бы отсутствующую Таббу, спросил:

– Вы так потрясены «Веселой вдовой»?

Она пожала плечами, усмехнулась.

– Нет, здесь другое.

– Представили себя на сцене?

– В какой-то степени. Но не это главное, – она остановилась, помолчала, пропуская обсуждающую спектакль публику. – Я вдруг почувствовала свое бесконечное одиночество. И мне стало страшно.

– Одиночество? У вас нет друзей?

– У меня никого нет.

– А я, ваш покорный слуга?

– Не надо шутить, барон. Я говорю о серьезных вещах.

– Я не шучу. Вы мне нравитесь, я готов быть рядом, когда прикажете.

– Когда любят, не приказывают. Вы мой коллега, барон. Подельник. И, возможно, наши судьбы сложатся так, что наша могила станет общей.

– Табба!.. Какие страшные вещи вы говорите? Кругом жизнь, народ, веселье, а вы в странной тоске. Окститесь, милая!

Она взяла его за лацкан пиджака, приблизила лицо почти вплотную.

– Нет жизни, нет народа, нет веселья. По крайней мере, для меня. Есть только тягостное ожидание конца! Подсасывает под ложечкой, и я знаю, что скоро все закончится.

Неожиданно мимо прошел следователь Гришин, который бросил нечаянный взгляд в их сторону и вдруг замер. Подошел к ним, внимательно посмотрел на девушку, приподнял шляпу:

– Простите, я ошибся, – и зашагал дальше.

– Кто это? – почти шепотом спросил Красинский.

– Следователь из департамента полиции.

– Мне кажется, он вас узнал.

– Нет, не узнал. Но что-то ему показалось.

– Идемте отсюда, – барон поддержал под локоток бывшую приму, и они стали спускаться по ступенькам.

Неожиданно она остановилась, с улыбкой сообщила партнеру:

– Но я все-таки навещу еще Гаврилу Емельяновича.

– Я бы этого не делал.

– А вы и не будете. Он ведь только мне сделал предложение.

Господин Филимонов был крайне удивлен, когда на пороге его кабинета в сопровождении Изюмова возник Егор Никитич Гришин.

– Свят, свят… Вы ли это, Егор Никитич?

– Не признали? – усмехнулся тот, проходя вглубь кабинета.

– Признать-то признал, а вот явлению изумился, – ответил директор и махнул Изюмову: – Чего торчишь?.. Ступай, пока не позову!

– Благодарствую, – поклонился тот и исчез.

– Воспитываете холуев? – полюбопытствовал следователь, без разрешения усаживаясь на стул.

– Жизнь без преданных холуев скучна и опасна, – ответил Гаврила Емельянович и в свою очередь спросил: – Вы ко мне надолго?

– Вы торопитесь, Гаврила Емельяныч?

– Есть маленько. Спектакль ведь уже закончился.

– Полчаса, не более, – Гришин закинул ногу на ногу, закурил. – Любопытную мадемуазель на выходе я встретил только что. Нечто бесконечно знакомое, но никак не могу вспомнить, кто она.

– Которая?

– Яркая брюнетка в тонких очечках.

– С бароном Красинским?

– Господина я не знаю.

– Ну, как же?! Меценат, промышленник, неутомимый ловелас!.. А барышня с ним ныне была действительно исключительная. По крови англичанка, хотя родилась в России.

– Любопытно, – бросил Гришин, затягиваясь. – А я ведь, Гаврила Емельянович, снова при должности и петлицах.

– Вас восстановили?

– Представьте.

– И вы снова будете морочить мне голову всевозможными подозрениями и расследованиями?

– И этого не исключаю. Но побеспокоил я вас, любезный господин директор, по одному деликатному вопросу, – Егор Никитич загасил окурок. – Могу ли я вам доверять полностью и без опасений?

– Но до этого вы ведь мне доверяли? – воскликнул Филимонов.

– Откровенно, не всегда… Так вот. По моим сведениям, несколько дней тому театр посещал князь Икрамов.