Проводив гостя, Жак вернулся в комнату, остановился напротив иконы Спасителя и Божьей Матери и принялся истово молиться.

– Господи Иисусе Христе… Матерь Божья, Царица небесная… Защитите меня и спасите от гнева Господня, от руки, зло приносящей, от помысла, в грех вводящего… Грешен, Господи, сильно грешен, за что, недостойный, каюсь и бью челом к ногам Твоим, Господь мой милосердный и справедливый…

В оперетте давали «Веселую вдову».

Народа при входе в театр толпилось предостаточно. Традиционно на ступеньках играл духовой оркестр – в этот раз он радовал публику модными аргентинскими танго, кареты и пролетки сменялись автомобилями, дамы благоухали, мужчины были галантны и предупредительны.

Табба прибыла к театру в пролетке, и узнать ее было практически невозможно. Голову ее украшал роскошный каштановый парик, который вполне походил на естественные отлично уложенные волосы, на переносицу были надеты очки в тончайшей серебряной оправе, платье могло поразить даже самых искушенных модниц.

Расплатившись с кучером, госпожа Блювштейн поднялась наверх по ступенькам в поисках своего партнера.

Барон Красинский, одетый в отлично скроенный вечерний костюм, был уже на месте.

Табба приблизилась к нему, сделала маленький изящный книксен.

– Добрый вечер, барон.

Он не сразу узнал ее, от неожиданности вскрикнул:

– Боже, это вы?

– Я вас предупреждала, – бывшая актриса улыбалась. – Вы могли остаться без дамы, не узнав меня.

– Господи, вы прелестны! – барон все еще не мог прийти в себя. – Вы так прелестны!.. Табба, милая…

– Тс-с-с… – приложила она палец к губам и тихо предупредила: – Здесь нет Таббы, а есть, скажем, мадемуазель Бэрримор.

– А имя?.. Имя какое у нас?

– Жозефина Бэрримор.

– Отлично!.. Мадемуазель, я, практически, влюбился в вас! Я начинаю терять голову.

– Держите себя в руках, барон. Главное, не потеряйте меня.

Они направились к главному входу в театр, вошли в фойе, которое было знакомо Таббе до мелочей, стали подниматься по широкому лестничному маршу.

Изюмов стоял почти на самом верху лестницы, любезно приглашая гостей в театр, раскланивался, улыбался, за что-то благодарил.

Увидев Красинского со спутницей, он согнулся едва ли не в три погибели, проворковал:

– Милости просим, господа. Уверяю, вас ожидает незабываемое зрелище! Как бы от нашей «Веселой вдовы» не стать «Веселым вдовцом»!

Бывшая прима в знак приветствия едва заметно склонила голову, а барон поинтересовался:

– Гаврила Емельянович у себя?

– Должны быть у себя. Как доложить?

– Барон Красинский с дамой.

– Сей секунд!

Изюмов заторопился наверх, барон хотел что-то сказать Таббе, но она опередила его:

– Вы хотите познакомить меня с ним?

– Почему бы нет? Любопытно посмотреть, как этот прохвост будет виться перед вами.

– Думаете, он узнает меня?

– Не приведи господь!.. Вас мать родная не узнает! Он с ума сходит от эффектных дам, а здесь тот самый редкий случай… Вы ведь хорошо знакомы с Гаврилой Емельяновичем?

– Мягко говоря.

– Значит, вам также имеет смысл понаблюдать за этой сволочью.

– У вас к нему счеты?

– Да, пару лет я меценатствовал над театром, вложил в его бездарей не одну тысячу золотых, но обещание, которое давал мне сей прохвост, так и не было выполнено.

– Вы желали молоденьких актрис? – насмешливо спросила Табба.

– Зачем же так? Я желал его связей с премьер-министром, но все оказалось пустой болтовней.

Сверху спускался Изюмов.

– Гаврила Емельяныч ждет вас и вашу спутницу, барон, – сообщил он. – Проводить?

– Нет, любезный, я отлично знаю все дороги в этом храме искусств, – ответил Красинский. Табба взяла его под руку, и они двинулись наверх.