– Благодарствую за прекрасные слова, барон! – выкрикнул тот вслед им.

Гаврила Емельянович при появлении в кабинете барона со спутницей вышел из-за стола, развел руки, двинулся им навстречу.

– Боже… Барон! Сколько студеных зим и знойных месяцев прошло после нашей последней встречи?! – приобнял, заглянул в глаза. – Вы решили вычеркнуть меня из своей жизни?

– Если вычеркну, то только кровью! – отшутился Красинский.

Филимонов громко рассмеялся.

– Это почти как клятва! Да, да! Только кровью! – и тут же перевел взгляд на Таббу. – Я сойду с ума. Барон, что вы со мной делаете?! Кто эта восхитительная барышня?.. Мадемуазель, кто вы?

– Жозефина Бэрримор, – грудным голосом произнесла девушка, подавая руку.

– Вы англичанка?

– По отцу.

– Но вы в совершенстве владеете русским!

– Потому что я выросла в России.

– Но голос… Боже праведный, какой голос! Вы – актриса?

– Слишком много вопросов для первого раза, – улыбнулась гостья.

– Но я все равно не успокоюсь! – Гаврила Емельянович снова поцеловал руку, перевел взгляд на Красинского. – Барон, признавайтесь – кто это чудо и зачем вы разбиваете мое несчастное сердце?!

– По-моему, Жозефина ответила почти на все ваши вопросы.

– Нет, не на все! – воскликнул директор. – В вас, мадемуазель, заложен талант актрисы! По стати, голосу, манерам! Неужели никогда не выходили на сцену?

– В девичестве. В имении папеньки.

Филимонов повернулся к Красинскому.

– Обещайте, барон! Вы дадите мне возможность вывести хотя бы раз вашу прелесть на подмостки! Пусть ощутит запах кулис, оркестровую яму, пугающую глубину зала! И она навсегда останется пленницей театра!

– У вас, Гаврила Емельяныч, таких пленниц более чем достаточно!

– Ах, оставьте! Не добивайте мою раненую душу, барон! Кто? Где они эти неслыханные голоса и пластика, от которых театр сходил бы с ума.

– Ну, к примеру, ваша новая прима мадемуазель Добровольская. Разве она плоха?

– Без комментариев, разрешите?! Нет, она прелестна! Даже талантлива! Но не то!.. Не то! Разве можно сравнить ее с некогда потрясавшей эти стены госпожой Бессмертной? Вы помните ее?

– Разумеется. Лично ждал с цветами, сходя с ума!

– Да разве только вы сходили с ума? Весь Петербург!.. Россия сходила с ума!

– И где же сейчас ваша любимая прима? – спросила Табба, глядя на директора сквозь изящные очки…

– Бог ее знает, – развел руками Гаврила Емельянович. – Пропала, исчезла, канула! Сочиняется много глупостей, но никто достоверно ничего сказать не может, – оглянулся, показал в сторону двери. – Видали швейцара на ступеньках?

– Молодой симпатичный господин, – кивнул барон.

– Молодой, симпатичный?.. Мразь! Именно на совести этого прохвоста лежит судьба моей любимицы…Неужели не слышали? Любовь, дикая ревность и в итоге револьвер! Половину лица снес, сволочь!

– Вы взяли его на работу?

– А куда денешься?.. Жалко стало. Просился было снова в артисты, но кто ж его возьмет. Во-первых, бездарен. Во-вторых, вдруг опять в кого-нибудь пальнет!

Послышался третий звонок, директор засуетился. – Все, господа, пора! Обморока не обещаю, но настроение поднимется, – проводил до двери, достал из карманчика визитку, шутливо погрозил Таббе: – Смотрите, смертельно обижусь, если не позвоните!.. Обещайте! Вы можете пройти мимо своей судьбы… В этих стенах может родиться новая прима! Позвольте этой прелести откликнуться на мою просьбу!

Тот рассмеялся.

– Для полезного дела, разумеется, позволю. Но не более! Я ревнив до неприличия!

– Ни малейшего повода, барон, для ревности не будет, – приблизил к нему лицо директор. – Вы ведь, сударь, меня знаете. Чист и кристален, как рождественский снег!