Гришин с некоторым замедлением протянул все-таки ладонь в ответ.

– Слушаю, Георгий Петрович. С чем явился?

– Просто повидаться, – пожал тот плечами. – Вон сколько лет не виделись.

– Вранье. Из департамента полиции люди просто так не приходят. Непременно с пакостью. Или чего-то приперло. Зачем понадобился?

– Есть разговор, Егор Никитич.

– Ты видишь, в каком я состоянии?

– Вижу.

– И какой разговор может быть?

– Значит, в другой раз.

Потапов хотел было выйти, но Гришин придержал его:

– Погоди. – Внимательно посмотрел ему в лицо. – При деньгах?

– Есть маленько.

– Пойдем в кабак, там расскажешь.

– Так ведь выпьешь, и никакой разговор не получится.

– Получится!.. У меня мозги светлеют, когда опохмелюсь. – Гришина слегка повело, он схватился за стол, крикнул: – Дашка, собирайся, пойдешь с нами!

Кабак был полуподвальный, затхлый, с несколькими шумными клиентами, судя по всему завсегдатаями. Те уже были в подпитии, и не исключалась традиционная свара.

Гришин с видом завсегдатая выбрал удобный по расположению стол, рухнул на табуретку, кивнул дочке на соседний:

– Сиди там и не мешай.

Даша послушно уселась, принялась отрешенно водить глазами по засаленным деревянным стенам кабака.

Егор Никитич жестом позвал полового, тот подрулил к столу, вежливо изогнулся:

– Слушаюсь.

– Бутылку хреновухи, студень с горчичкой и хлебушка, – распорядился Егор Никитич половому, кивнул на дочку: – А мамзельке стакан узвору. Можно с пирожным.

– Будет сделано, господин.

Половой удалился. Гришин тяжело и надсадно закашлялся вновь, объяснил:

– Как застудился в зиму, с тех пор и мучает мокрота. – Закурил, с прищуром через табачный дым посмотрел на визитера. – Излагай, Георгий Петрович.

Потапов чуть поелозил на стуле, в упор посмотрел на бывшего следователя.

– Начальство, Егор Никитич, проявило к тебе неожиданный интерес. Едва ли не в спешном порядке.

– И кто ж начальство в жареное место клюнул?

– Нашелся один петушок.

– Неужто так серьезно клюнул?

– Суди сам, ежели на тебя, опального, розыск организовали. В департаменте ведь после самострела на тебе сразу крест поставили. А тут, гляди, понадобился.

– Все это не столько забавно, сколько глупо, – усмехнулся Гришин, взял принесенный половым графин, разлил по рюмкам. – Давай, Георгий Петрович, за встречу. Непонятную, хотя и с элементами интриги.

Чокнулись, выпили. Гришин, шумно сопя носом, намазал горчицу на кусок хлеба, стал закусывать, от удовольствия мотая головой и вытирая слезы. Налил по второй.

– Папенька, – подала голос Даша, аккуратно отщипывая ложечкой пирожное, – я все вижу, все замечаю. Не увлекайтесь, иначе до дома не дойдем.

– Не дойдем, так донесут, – отмахнулся тот и снова поднял рюмку. – Знаешь, за что, Георгий Петрович, давай выпьем?.. Никому не говорил, а тебе решусь.

– Неужели доверяешь?

– Не доверяю. Но больше не могу молчать. Важно хоть кому-то выразиться. Семь лет молчал, некому было сказать. Жена испугается, дети не поймут. А тут ты нарисовался – господин не до конца глупый и не до конца подлый.

– Благодарю за оценку, Егор Никитич.

– Не перебивай… Давай за тоску мою выпьем. Ежечасную. Все эти годы. Ежечасную и постыдную. Когда мордой в подушку, сопли в кулак. Воешь в перо… Чтоб никто не видел и не слышал. Потому что недостойно жил и так же недостойно пытался уйти из этой поганой жизни. Но даже и этого не смог сделать по-людски. Недострелился!.. Понимаешь, какой это стыд? Стыд, растерянность, никчемность. Давай за это.

– Давай.

Выпили.

– Небось сильно шибко пьянствовал все эти годы, Егор Никитич? – спросил Потапов с понимающим смешком.