От такого предложения Михелина вскинула брови.

– Вы, наверное, шутите, Никита Глебович?

– В просьбах не бывает шуток, мадемуазель. Тем более в моих. В чем проблема, мадемуазель?

– Только в одном. Вы – начальник. Я – каторжанка. Дочка Соньки Золотой Ручки. Этого недостаточно?

– Мне плевать, кто вы и по какой причине здесь. Разве вы не понимаете, что нравитесь мне?

– Это, Никита Глебович, от скучной жизни и недостатка в женщинах.

– Нет! – поручик стукнул кулаком по столу. – Хотите правду?

– Не хочу, – Михелина поднялась. – Я пойду, Никита Глебович.

– Сядьте!

Она послушно опустилась на стул.

– Вы мне понравились, как только я увидел вас. Но отмахнулся. Как от наваждения отмахнулся… Шли дни, и я все время памятью возвращался к вам. Нет, не памятью. Сердцем! Я стал понимать, что не могу не видеть вас! Жду вас, желаю вас, нуждаюсь в вашей поддержке! Я весь в вашей власти!

– Я все-таки пойду.

– Сидеть! – Поручик вышел из-за стола, остановился напротив девушки. – Ответьте же мне взаимностью! Не бойтесь! Не избегайте меня! Я готов помочь вам во всем, помогите же мне! Вы слышите меня? – Он вдруг опустился на колени, принялся целовать подол платья, колени, руки, грудь, стал ловить своими губами губы девушки. – Милая, желанная, любимая, единственная…

Михелина с силой оттолкнула его, вскочила, бросилась к двери.

Гончаров, оставаясь на коленях, смотрел на нее.

– Я не готова еще к этому, Никита Глебович. Простите меня, – произнесла девушка и выбежала.

Луна висела над заснеженным и замороженным поселком – сине-белая и тоже застывшая. Михелина возвращалась в барак. Лаяли собаки, гремел где-то колокольчик надзирателя-обходчика, трещали от мороза деревья.

Уже на подходе девушка вдруг увидела одинокую мужскую фигуру, внимательно наблюдавшую за ней. Это был Михель.

– Чего стоишь? – крикнула ему Михелина. – Замерзнешь!.. Иди домой!

Он гортанно прокричал в ответ что-то, запрыгал, чтоб согреться, помахал озябшей рукой и побрел в противоположную сторону.

…В бараке было душно. Храпели и постанывали спящие женщины, играла пламенем лампадка под иконой Богородицы, трещали дрова в печке.

Возле печки сидели пятеро каторжанок, встречающие Новый год пустой горячей водой в алюминиевых кружках.

Сонька не спала, ждала дочку.

Михелина сбросила ноговицы, повесила бушлат на общую вешалку, заспешила к матери. Села рядом, прижалась. Потом вдруг стала плакать.

Сонька встревоженно заглянула ей в лицо:

– Ты чего?.. Что-нибудь случилось?

Она поцеловала ее в щеку.

– Ничего. С Новым годом, маменька.

– А почему слезы?

– Он любит меня, – всхлипывая, прошептала дочка. – Сам сказал… Сказал, что жить без меня не может.

– А еще что?

– Хотел поцеловать, но я убежала.

– Что еще? – Сонька заставила дочку смотреть ей в лицо. – Он что-то с тобой сделал?

– Нет, ничего. Просто говорил и просил… – Михелина снова стала плакать. – Мамочка, мне страшно… Я тоже, кажется, влюбилась в него. А я этого не хочу. Я боюсь, мама…

Дочка уткнулась в грудь матери, опять стала плакать, вздрагивать. Сонька гладила ее по спине, успокаивала, затем с усмешкой произнесла:

– Все что Бог ни делает – к лучшему.

На соседних нарах приподнялась сонная соседка.

– Чего ты сказала, Сонь?

– Не тебе, спи, – ответила та и улыбнулась дочери. – Давай спать, скоро побудка.

На поиски Гришина Егора Никитича был направлен следователь по особым поручениям Потапов. Человек обстоятельный, неторопливый, он, по мнению начальства, проще всего мог войти в контакт с затворником, о котором после изгнания из департамента не было ничего слышно.