– Благодарю за столь внимательное отношение к моей скромной персоне и моей матери. Но если я иногда отлучаюсь из вашего дома, то исключительно по причине своего нездоровья и предельного одиночества. К сожалению, моя жизнь сложилась далеко не лучшим образом, и обременять кого-либо, в частности вас, мне представляется неправильным. Со своими проблемами я разберусь сама. – Актриса развернулась и быстро пошла прочь.

Княжна некоторое время смотрела ей вслед, затем быстро догнала.

– Я не хотела обидеть вас. Простите.

– Вы тоже простите меня, – улыбнулась Табба. – Видимо, я дала повод для вашего беспокойства.

Из глубины гостиного зала донеслись отчетливые шаги – в сопровождении дворецкого к княжне направлялась преподавательница музыки мадам Гуральник, старая дева с признаками нервического деспотизма.

– Княжна! – прокричала уже издалека мадам Гуральник. – Когда я прихожу в ваш дом, вы должны уже сидеть за инструментом и разминать пальчики! И не ждать, когда я начну нервничать, отрывая вас от очередной пустой светской беседы.

– Идите, княжна, – сказала с усмешкой Табба. – Инквизитор явился по вашу душу.

– Я когда-нибудь ее убью, – закатив глаза, прошептала Анастасия и крикнула преподавательнице: – Иду, госпожа Гуральник! И не надо мной командовать, будто не я плачу вам деньги, а вы мне!

– Деньги здесь ни при чем! – возмутилась та. – Я желаю, чтобы из вас вышел хотя бы какой-нибудь толк!

Гуральник окинула высокомерным взглядом бывшую приму, уселась к инструменту и стала нервно листать ноты.

Табба встретилась с Беловольским в небольшом ресторанчике на Шпалерной. Посетителей здесь было вполне достаточно, лупил по клавишам тапер, дым стоял густой и смрадный.

Бывшая прима скрывала свой шрам наброшенной на лицо черной кисеей, мужчина же был чисто выбрит, и узнать в нем банковского налетчика было почти невозможно. Они сидели в дальнем углу ресторана, пили итальянское вино, которое здесь подавали, разговаривали непринужденно, как давние знакомые.

– Как проходят ваши уроки по обучению танго? – поинтересовался собеседник.

Табба удивленно вскинула брови.

– Вам известно, что я посещаю танцевальный кружок?

– Нам известно все, что касается наших товарищей.

– Не думала, что нахожусь под таким колпаком.

– Это не колпак, мадемуазель. Это всего лишь забота о вашей безопасности. – Беловольский загасил окурок в пепельнице, улыбнулся. – Кстати, приятная новость. Товарищ Губский уже на свободе.

– Он в Петербурге? – искренне обрадовалась Табба.

– Да, мы сняли для него конспиративное жилье.

– Как это ему удалось? Он ведь был осужден на пожизненную.

– Помогли товарищи по партии. – Беловольский достал новую папиросу, бросил цепкий взгляд на зал. – Кстати, он интересовался вами. И – особая благодарность за деньги.

– В том не только моя заслуга.

– Ефим Львович просил вас быть как можно осторожнее. По его мнению, мы слишком рискуем вами.

– Как и всеми.

– Но вы для нас бесценны. И прав Ефим Львович: три налета подряд – это чрезмерно. Надо сделать небольшую паузу.

– А вы разве не рискуете?

– Это профессиональный риск. Я – революционер.

– А я кто, по-вашему?

– Вы? Молодая красивая женщина, сочувствующая нашей борьбе!

Актриса некоторое время напряженно смотрела на своего визави, отчего шрам обозначился еще четче и даже побагровел. Подняла три пальца, стала загибать их.

– Три причины! Запомните их, Беловольский! Первая – я мщу. Мщу власти за гибель любимого мужчины. За Марка Рокотова. Вторая – я патриотка. Я люблю свое Отечество. Театра нет, любви нет, привязанностей нет! Остается только одно – сделать хотя бы что-нибудь для гибнущей страны. И третья… Если я перестану рисковать, подвергать опасности свою жизнь, я подохну. Через месяц, два, год, но подохну. А я хочу еще пожить, господин Беловольский. И хочу сыграть эту свою последнюю роль до конца! Без разницы, с каким исходом! Я актриса, для которой осталась только одна сцена – жизнь!