– Можно земляники, пожалуйста?

Прозвучало хрипло, как по наждачке.

– Свежая, луговая, – сказала женщина, – только на заре собрала, – и принялась ловко сгибать «рожок» из пожелтевшей газеты. Затем щедро зачерпнула ягоды лопаткой, какой обычно забавляются дети в песочницах, и насыпала в «рожок», пока не образовалась горстка. Раскиснет, определила я; надо бы попросить банку, но я не стала. Только улыбнулась, вымученно, будто в щеках порвались какие-то нити.

– Сколько?

Старушка цыкнула и пошлепала меня по тыльной стороне ладони, едва касаясь.

– Нисколько, милая. Тебе это нужно – сразу видно, недомогаешь.

Испарина въелась в лоб; захотелось соскрести ее, смыть, содрать. Я смутилась, полезла в задний карман за наличкой.

– Нет, бабушка, я так не могу. – Но она перехватила мое запястье; не то чтобы крепко, скорее внезапно. Как-то глупо подумалось, что она могла бы сломать кость. Словно уловив мои мысли, она отпустила, с сочувствием подталкивая «рожок» ближе: бери, бери, к самой груди бери.

– Тебе еще пригодится. Заплутаешь – ничего не ешь, а земляники тебе на сколько-то хватит.

Странно. Очень странно. И неловко.

– Плутать не планирую. Но мне нужно съезд найти, вот к этому озеру… – Я показала ей скрин из карт, параллельно подкладывая пятьсот рублей под скатерть, так, чтобы их не сдуло, но и чтобы она заметила, когда будет складывать свои пожитки. – Не подскажете, где он? Сеть совсем не ловит.

– Как не знать, – фыркнула старушка. – Скверный этот съезд, много машин разбилось, туристы терялись – кого вывели, а кто сгинул. Тебе зачем туда?

– В гости пригласили. Друзья с работы.

Она кивнула:

– Славно, славно. Но ехать осторожно надо, – и бесцеремонно взяла смартфон: – Вот.

Нестриженый ноготь застучал по экрану, прочерчивая незримую линию. Она разъяснила подробно: от шоссе отделится тропа, а от нее еще несколько троп, каждая уґже предыдущей – держаться нужно самой широкой. Я поблагодарила ее и уже направилась к «Мазде», когда она зачем-то окликнула: «Девушка! Девушка!» Донеслось словно издалека; верхушки елей раскачивались, как морские гребни, если смотреть из-под воды. Женщина с шутливым упреком погрозила купюрой:

– Отвечу честностью на добро. Та дорога пролегает через Красный Сейд [1] – сила его влечет духов, а они любят красть людей, особенно тех, кого считают своими. Завтра большой праздник, солнцестояние, и все духи этой земли будут плясать подле него. Не смотри по сторонам и помни: все, что видишь, – неправда. Не сворачивай с тропы, и никто тебя не тронет.

Во рту появился привкус гнили, но я сглотнула его, стараясь не коситься на кулек с земляникой; отчего-то я была уверена, что в нем копошатся черви и мошкара. На негнущихся ногах вернулась в салон, завела машину и лишь двести или триста метров спустя осознала, что не дышу. Ягоды рассыпались по пассажирскому сиденью, пухлые, румяные, совершенно обычные; выругавшись, я поправила зеркало заднего вида – пожилая женщина должна была отразиться в нем, крошечная фигура, маленькая история, которая позже, возле камина, покажется мистической и забавной. Но в нем не проглядывало ничего, кроме пыли из-под колес, будто я говорила сама с собой.

На тропу я съехала там, где подсказала старушка, – возле дерева, помеченного синей лентой. «Мазду» подбросило, что-то ухнуло под капотом, мелкие камни застучали под шинами; солнечный диск размазывался по краям, насаживаясь на ели-пики. Я опаздывала, но сохраняла спокойствие: отсюда до дачи Анфисы – Агафьи – или как там ее – не больше полутора часов. А летом в Карелии закат наступает позже, если наступает вообще. Но, как бы я ни увещевала себя, сердце билось заполошно, а колени ныли, словно готовясь к тому, чтобы бежать.