– А еще доктор вас выписал. Вы можете поесть, переодеться и отправиться домой. Вас уже ждут.

Вскочила с постели и бросилась к окну, прижалась лицом к стеклу и, увидев знакомую черную машину, чуть не закричала от радости. Это ОН. Он прислал за мной машину, он прислал розы, мишку. Он меня нашел.

– Ну вот, а вы боялись выписываться. Оказывается, у вас есть семья…или возлюбленный. Я даже не сомневалась, что у такой красавицы кто-то должен быть.

Она вышла из палаты, оставив меня наедине с вещами, с медведем и букетом цветов. Среди бархатных лепестков виднелась маленькая открытка. Я подошла, протянула руку и осторожно ее сняла.

«Прежде, чем принимать какие-то решения, подумай дважды, Марина».

Я никогда не видела ЕГО почерка, но я точно знала, что это он. Снова сильно сжалось сердце, задергалось, защемило. Что он имеет в виду – подумать сейчас или…надо было подумать тогда. Потрогала лепестки цветов, посмотрела на милую морду медведя и снова подошла к окну, отодвинула шторку.

По ночам, когда я видела его во сне и просыпалась в слезах, мне очень хотелось иметь еще один шанс начать все по-другому. Не так…как было. Может быть, это он и есть? Может быть, меня услышали сверху и дали то, что я просила? Может быть, моя мамочка так заботится обо мне?

Айсберг хочет, чтобы я вернулась. Но решение должна принять я. И я его приняла.

Вместе с пакетом с едой был и пакет с вещами. Я быстро переоделась, натянула на себя шерстяное платье, колготы и новые сапожки с мягким мехом внутри, расчесала волосы и посмотрела на себя в зеркало. Бледная, все еще с синяком на скуле, похудевшая за эти дни. Темные кудрявые пряди падают на лицо и лезут в глаза. От прически, созданной стилистом, не осталось и следа, и у меня на голове снова дикое буйство.

Когда я вышла в коридор, то вместо грязного пальто в гардеробной мне выдали совершенно другое. Теплое, пахнущее кожей и новеньким мехом. Громила помог мне его надеть и сопроводил к выходу из больницы.

Когда уходила, услышала голоса гардеробщицы и администраторши.

– Кто бы мог подумать…а выглядела такой оборванкой.

– Угу…оборванкой. Да ее в первый же день к вечеру в отдельные хоромы определили, и осматривал САМ Коневский. Приезжал из-за нее в наш сарай. Я говорила, что это та еще птица.

– Хм…да просто папика себе какого-то подцепила. Тоже мне птица. Воробышек. Не более.

– Из таких воробышков, Верка, вырастают такие павы, что тебе и не снилось. Коневский, милочка, самого президента лечит и всех этих шишек. Чтобы он к нам приехал, тут должна по меньшей мере дочь генерала лечиться. Папики те вон на Балтийской все отлеживаются, а тут полет выше надо брать.

– Вот я и говорю, кто бы мог подумать. Пигалица.

– Ну пигалица – не пигалица, а глазищи ее зеленые видела? Красивая девка. Такая вся аристократичная, хрупкая, тоненькая. Ей бы в царские времена в карете разъезжать и меха носить.

– Скажешь тоже. В моде всегда были и будут блондинки.

Я так и не поняла, о ком они болтают. Вряд ли обо мне.

Возле машины меня поджидал Глеб. Когда увидела его, вначале обрадовалась, потом вспомнила, как он меня высадил на вокзале, и радость испарилась.

Позади меня плелся тот самый человек, который принес в палату пакеты. Теперь он тащил цветы, опять те же пакеты, а медведя я ему не доверила. Его я тащила сама и даже не дала положить в багажник.

Пока мы ехали в машине, я снова и снова задавала себе вопрос – почему он решил меня вернуть, почему нашел меня в этой больнице…зачем эти цветы и мишка. Мой воспаленный мозг жаждал невероятных ответов, он придумывал себе причины и ликовал от них, сходил с ума. Я даже не приняла обезболивающее и забыла о своих ребрах.