– Я сейчас юбку на голову подниму и трахну. А ты подержишь. Красивая тварь! У меня встал!

Рванул ткань, потащил на себя за шиворот, раздирая платье на груди.

– Ты что, бл*! Отпусти ее! Сумка у меня!

– А что? Смотри, какая сочная. Я давно…

Он начал выкручивать мои руки вверх за голову, наваливаясь всем телом сверху.

– Вые*у тебя, шалавка! Давай, раздвигай ляжки!

Царапает по бедрам, ноги насильно в стороны разводит. От истерики и ужаса я уже ничего не вижу. Только вою и плачу.

– Идет кто-то! Давай! Быстрее! Хватит!

– Сука! – ударил снова по лицу ладонью. Так, что голова назад отклонилась. – Повезло тебе!

Я, кажется, закричала, но мой крик потонул где-то в темноте подворотни. Я услышала, как они уходят.

От отчаяния и боли зарыдала, поползла на счесанных коленках в сторону дороги, чувствуя, как пульсирует боль в голове и под ребрами, как мне тяжело дышать и плакать, как саднят разбитые губы. Когда все же доползла до тротуара, выискивая глазами таксиста, но так его и не увидела. Ко мне бежали какие-то люди, а я упала на асфальт, перевернулась на спину и посмотрела в очень синее яркое небо. Такое же яркое, как глаза Айсберга…когда он смотрел на меня в моих мечтах. Оказывается, у меня были о нем мечты. Маленькие, глупые мечты, в которых он нес меня на руках на постель и любил среди лепестков роз. Любил…в моих мечтах я хотела, чтобы он меня любил.

Но…в этой жизни нет никого, кто испытывал бы ко мне хотя бы сочувствие, не то, что любовь.

Мне показалось, что в этот момент я вся сломалась. Как будто из меня вытащили батарейки, и все силы закончились. Очень захотелось выключиться окончательно. Насовсем.

Врачи скорой клали меня на носилки, щупали пульс, что-то спрашивали, а я только плакала и отрицательно качала головой. Разбитые губы больно саднили, голова стала чугунной, и я, кажется, уснула. Потому что вокруг вдруг стало очень темно. 

Я лежала, отвернувшись к стене, и смотрела на свело-бежевую краску. Возникло желание поцарапать ее ногтем, как в детстве, чтобы отковырять пару кусочков. После осмотра врачей мои ссадины помазали мазями, отвезли на рентген, ощупали со всех сторон и поздравили с тем, что я отделалась легким испугом, ушибами ребер и парой синяков. Предложили пойти в полицию и написать заявление.

Я бы пошла…только вместе с сумочкой у меня украли и мои документы, и карточку, и деньги. Я даже не знаю, как теперь все это восстановить. Мне просто страшно, что, когда меня выпишут, я останусь на улице…а у меня даже обуви нет. В больницу привезли без одной туфли. Пальто вываляно в грязи, платье разорвано.

По ночам, когда боль в ребрах стихала, а сон так и не шел, я думала о НЕМ. Запрещала себе, не хотела и все равно думала. Нет, не о том, как мне круто жилось в его богатом доме, не о том, как вкусно меня кормили, в отличие от пресной больничной еды, а просто о нем. О его глазах с поволокой и длинными ресницами, о его тяжелых веках и густых бровях, о его крупном и ровном носе, о полных губах, пахнущих виски и дорогими сигарами, о его волосах густых и жестких на ощупь, о том, как они скользят под моими пальцами, когда я в них впиваюсь, выгибаясь от наслаждения.

В груди тоскливо заныло, и мне ужасно захотелось его увидеть. Чтоб посмотрел своими равнодушно-демоническими глазами, обжёг своим холодом и властно приказал раздеться. Но этого никогда больше не случится. Я нарушила договор, я не стала для него тем, кем он хотел меня видеть… Дура я, наверное…ужасная дура. Вспыльчивая, дикая. Мама всегда говорила мне, чтоб держала себя в руках, и Нинка говорила.