Меня, признаться, до чертиков пугает этот его свирепый вид, но он единственный кто хоть немного мне знаком. Без лишнего кокетства, этот мужчина пострадал из-за меня, какие бы цели не преследовал (а он их преследует, не сомневайтесь). И, посмотрите-ка, я до сих пор жива и при своей чести, если вы понимаете о чем я… В этом есть заслуга Бахметова. Самое меньшее, что я могу сейчас сделать, это обработать его раны, хотя бы потому что моя жизнь напрямую зависит от его. Мы прочно связаны.

— Я всего лишь хочу помочь…

— Помочь? — вкрадчиво уточняет. С неожиданной силой отталкивается от тумбочки и в следующее мгновение устрашающе нависает надо мной. — Ты уверена, пташка, что хочешь мне помочь? — опаляет интимным шепотом ухо.

Немного сдвигаюсь назад, чтобы создать между нами больше пространства. Не то чтобы у меня получается. Это тюремная камера слишком тесна для нас двоих. И я не о о квадратных метрах говорю.

Задираю голову, чтобы смело заглянуть в эти выражающие голод и страсть глаза. Чувствую, как предательский румянец опаляет щеки. Жаркий взгляд Бахметова медленно скользит к моей шее, затем ниже к груди, обтянутой тонким шелком. Кажется, я покраснела от мочек ушей до самых пяток от этого откровенного изучающего взгляда мужчины.

Я никогда не казалась себе особенно привлекательной. Мой типаж «соседская-девчонка», а не «первая красавица». Ну правда, ничего выдающегося! Ни большой груди, ни попы, бедра и те узкие. Однако то, как сейчас пожирает меня глазами Дамир, заставляет меня чувствовать себя самой красивой женщиной на планете. И это неправильно.

Для него я всего лишь способ расслабиться, сбросить пар, а для меня? Для меня это позор. Отдаться первому встречному, в жутких условиях при не менее жутких обстоятельствах. Пожалуй, именно последние мысли действуют на меня отрезвляюще, точно ушат холодной воды.

— Знаешь, чем именно ты мне можешь помочь? — хищно прищуривается Бахметов.

— Да, обработать твои раны, — прикидываюсь дурочкой, мол, не понимаю его намеков.

— А поблагодарить ты меня не хочешь? — Дамир резко дергает меня за руку, отчего я впечатываюсь ему в грудь.

Стальной хваткой удерживает за плечи, когда я пытаюсь отстраниться. Не особо нежно приподнимает пальцами подбородок и холодно чеканит:

— Я могу взять свое хоть прямо сейчас. И никто меня не остановит. Никто, пташка, — он делает паузу, чтобы я прониклась этими словами, после чего продолжает: — но не буду. Меня не привлекает плачущая подо мной женщина. Лучшее, что ты сейчас можешь сделать — это замотаться, чтобы у меня не было соблазна нарушить свое правило. Ты себе и представить не можешь… Это платье… — он с трудом отводит глаза, почему-то раздраженно фыркает. — Захар, чтоб его!

Бахметов словно с сожалением отпускает меня, и я незамедлительно следую его «совету». Нахожу покрывало и накидываю на плечи. Я не дура, и понимаю, что это не платье, а практически призыв: «Возьми меня!».

Дамир тем временем садится на кровать и, матерясь себе под нос, обрабатывает раны и ушибы. Он злится, когда не может дотянуться до большого кровоподтека на спине. И я снова подаю голос:

— Я могу помочь.

Он впивается в меня убийственным взглядом, а потом, сквозь плотно сжатые зубы, сдается, бросая:

— Черт с тобой, пташка! Хоть какая-то от тебя будет польза!

Бахметов ложится животом на кровать. Подойдя, медлю, не зная с чего начать. Вся спина похожа на одну сплошную рану, словно он не дрался, а попал под каток. Это, должно быть, очень больно. Да что там! Меня от одного вида засохшей крови и порезов мутит!